Мне передавали, что, когда старший брат, Александр Ильич, был арестован по обвинению в покушении на жизнь царя, первыми словами Водовозова были: «Ах как жаль, он взял у меня такую-то ценную книгу, она, пожалуй, теперь пропадет…»
Вспоминая годы, проведенные в Алакаевке, сестра Ленина Мария Ульянова рассказывала:
«Покупая это именьице, мать надеялась, между прочим, предохранить Владимира Ильича от нового ареста. Из университета его исключили, на него и на всю нашу семью после казни старшего брата полиция смотрела косо, и мать боялась, что, живя в Казани, он опять попадет в какую-нибудь «историю», и, действительно, он, по всей вероятности, влетел бы летом 1889 года, как говорил и сам, — при аресте в Казани кружка т. Н. Е. Федосеева. Надеялась мать немного и на то, что Владимир Ильич заинтересуется сельским хозяйством. Но склонности у Владимира Ильича к последнему не было. Позднее, по словам Надежды Константиновны, он говорил ей как-то; «Мать хотела, чтобы я хозяйством в деревне занимался. Я начал было, да вижу, нельзя, отношения с крестьянином ненормальные становятся».
Какие отношения имел в виду Ленин, сказать трудно, но то, что над его «хозяйствованием» все крестьяне смеялись, это факт. Впрочем, может, как раз это и имел он ввиду?
«Но если хозяйство не пошло, — писала Мария Ульянова, — и от него скоро отказались, то как дача Алакаевка была очень хороша, и мы проводили в ней каждое лето. Особенно хороши там были степной прозрачный воздух и тишина кругом.
Владимир Ильич был застенчив, и когда — что случалось крайне редко — к нам приезжал кто-нибудь из малознакомых, он или оставался в своей комнате, или через окно удирал в сад. Так поступал он и при посещении малоинтересных для него людей. В Алакаевке мы жили уединенно. Знакомых было мало. Но кое с кем из местных жителей Владимир Ильич поддерживал знакомство.
В трех верстах от Алакаевки была колония «капказцев», как звали их крестьяне. Несколько народников село на землю, купив ее на льготных услониях у Сибирякова, с целью создать образцовую земледельческую коммуну. Дело, впрочем, не шло у них на лад, и скоро, за исключением А. А. Преображенского, все разбежались. С Преображенским же Владимир Ильич видался и много спорил, прогуливаясь иногда до поздней ночи по дороге от нашего хутора до хутора Шарнеля.
Преображенский же познакомил Владимира Ильича с некоторыми интересными крестьянами-самородками».
«Обыкновенных» крестьян, «черни» Ленин сторонился. Они над ним подшучивали, он вообще не знал, о чем с ними можно говорить.
«Видался Владимир Ильич и с Д. А. Гончаровым, студентом-медиком, исключенным в 1887 г. из Казанского университета, — продолжала Мария Ульянова. — Он служил фельдшером в Тростянке, в 8—10 верстах от Алакаевки. Гончаров не принадлежал в то время ни к одной политической партии, но настроен был очень радикально. К Владимиру Ильичу он относился с огромным уважением.
На зиму мы переезжали в Самару, где жили вместе с замужней сестрой и ее мужем, Μ. Т. Елизаровым. Я училась тогда в гимназии, и Владимир Ильич часто помогал мне в уроках.
Если ему нужно было уходить куда-нибудь вечером, он обыкновенно предупреждал меня об этом и предлагал прийти раньше, пока он дома. От этих занятий у меня осталась в памяти его необыкновенная добросовестность ко всякому делу, за которое он брался, к чему он старался приучить и меня.
Об этом факте не проминула сказать в своей книге и Вечтомова.
«Шумный, любивший спор, сын поражал даже Марию Александровну своей организованностью, — пишет Вечтомова, — с утра до вечера он занимался в своем «зеленом кабинете», заодно читал и переводил с Маняшей с французского. И тут он все делал по-своему: никогда не заставлял девочку выписывать слова, но постоянно к ним возвращался. Вечерами дети часто пели на крылечке под аккомпанемент Оли.
Доживавшая свой век на покое няня Варвара Григорьевна ворчала: «И чего кричат?»
Что-что, а «покричать» Ленин любил.
Каждый год он доставлял все больше хлопот измученной бесконечными, унижающими ее прошениями за «неразумных» детей матери, которая очень хотела, чтобы ее Володенька стал каким-нибудь ученым. Ради него она продает свой дом в Симбирске, из-за него же они вынуждены каждую зиму жить у ее замужней дочери. Впрочем, у Крупской на сей счет есть свое мнение.
Она пишет:
«Не только глубоко было влияние на Ильича отца и брата, очень сильно было влияние на него и матери. Мать Марии Александровны была немка, а отец был родом с Украины; был крупным врачом-хирургом и, проработав 20 лет на медицинском поприще, купил домик в деревне в 40 верстах от Казани (или все же «именьице»? — Б. О.-К.), в Кокушкине, лечил крестьян. Марию Александровну он не захотел отдавать ни в какое учебное заведение, училась она дома, была прекрасной музыкантшей, много читала, знала жизнь. Отец приучал ее к большому порядку, она была хорошей хозяйкой, учила потом хозяйству и своих дочерей (что, впрочем, не мешало четырем женщинам, матери и дочерям, держать в доме прислугу — Б. О.-К.). Когда она вышла замуж, когда стала расти у них семья, на нее легло много забот. Жалованья Ильи Николаевича еле-еле хватало, надо было много работать, чтобы создать тот уют, тот порядок, который был в семье Ульяновых, который давал возможность всем детям спокойно, толково учиться, который позволял привить детям ряд культурных привычек.