Анну Ильиничну выпустили под надзор полиции, выслали в деревню Кокушкино под Казанью. Изменилась Мария Александровна, стала близка ей революционная деятельность ее детей, и особо горячо стали любить ее дети (кошмарнее, циничнее этих строк трудно себе представить: женщине под влиянием смерти сына-преступника, которая до этого пережила одну за другой смерть близких людей, суд над детьми, становится «близка революционная деятельность» — Б. О.-К.).
Пример матери не мог не повлиять на Ильича, и, как ни тяжело ему было, он взял себя в руки и сдал экзамены отлично, кончил гимназию с золотой медалью (несмотря на то, что о покушении на царя знал весь Симбирск, и в том числе и учителя Владимира Ульянова. Но ведь дали же ему закончить гимназию и даже поступить в Казанский университет! — Б. О.-К.)».
Об отце после смерти брата Ленин сказал холодно: «Хорошо, что отец умер до ареста брата, если бы был жив отец, просто не знаю, что и было бы».
В воспоминаниях Марии Ульяновой, сестры Ленина, о Самарском периоде их жизни есть такие строки:
«Из посещавших нашу квартиру в Самаре кроме А. П. Скляренко, И. X. Лалаянца, В. В. Водовозова, который приходил больше к старшей сестре — они читали вместе по-итальянски, — М. И. Лебедевой и М. П. Голубевой помню еще В. А. Ионова и А. И. Ерамасова. Последний был знаком с М. Т. Елизаровым и Ионовым по Сызрани, и они затащили его как-то к нам».
Сохранились воспоминания Ерамасова об этих встречах. Вот что он писал:
«Я испытывал какое-то особенное чувство при первом посещении ульяновской семьи, перенесшей такое тяжелое горе… Жили тогда Елизаровы в районе Почтовой и Сокольничьей улиц, т. е. недалеко от района «выселенцев», по выражению одного губернатора, кажется Брянчанинова, т. е. недалеко от района, где селилась обычно революционная интеллигенция. Помню, пришли мы вечером и попали прямо к чаю. Вся семья собралась уже в столовой. Здесь я познакомился с Марией Александровной, Анной Ильиничной, Марией Ильиничной и Владимиром Ильичем. Кроме того, за столом был племянник Марка Тимофеевича, который жил у дяди и учился в гимназии.
Разговор шел на обычные в то время темы: о народничестве, о судьбах капитализма, о В. В. и Николае Д-онc (имеются в виду В. П. Воронцов и Н. Ф. Даниельсон, идеологи либерального народничества конца XIX века — Б. О.-К.) и пр.
Владимир Ильич выделялся не только знанием литературы, но и какой-то особой способностью находить слабые места у народников, субъективистов толка Михайловского и пр. После чая мы перешли в комнату Владимира Ильича, где продолжали разговор. В этом разговоре принимал участие и мой приятель Ионов, который много работал над вопросом о развитии капитализма в России и дифференциации крестьянства, собирая материалы по этим вопросам и из статистических сборников, и из личного изучения положения крестьянства.
Марк Тимофеевич делился своими постоянными наблюдениями из жизни крестьян в Самарской губернии, где тогда уже резко проявлялась дифференциация крестьянства. В разговоре, помню, принимала участие и Анна Ильинична.
Из всей обстановки комнаты мне до сих пор помнится комплект «Русских ведомостей», которые висели на стене перед столиком. Владимир Ильич хранил все прочитанные газеты и отмечал номера, чем-либо заинтересовавшие его.
В то время Владимир Ильич сделал прекрасный перевод «Коммунистического манифеста» К. Маркса и Ф. Энгельса. Перевод этот в рукописи ходил по рукам, завезли мы его и в Сызрань. Здесь я отдал тетрадь знакомому учителю, который считался у начальства неблагонадежным. По какому-то делу этого учителя вызвали в Симбирск к директору народных училищ. Мать учителя испугалась, что нагрянут с обыском, и уничтожила тетрадь. Такова судьба этого перевода Ильича. Мне так совестно вспоминать об этом, так как я был отчасти виновником гибели прекрасного перевода».
Читая эти воспоминания, невольно начинаешь подозревать, что у их автора за спиной постоянно находился чей-то зоркий и внимательный глаз — настолько они осторожны и сдержанны в высказываниях.