Эдуард Федорович Макаревич
Интимные тайны Советского Союза
Предисловие
О тайных страстях в Советском Союзе
Страсть всегда подразумевает тайну. Прежде всего интимную, то есть сокровенную, доверительную. Но что такое страсть? Выхождение человека из себя. Это по определению эмигрантского писателя Бориса Зайцева в ответ на бунинские рассказы о любви. Но как точно! Страсть как выход за границы самого себя, высшая точка вознесения. Что есть страсть, как не сильное чувственное влечение, как не воодушевление, окрашивающее дела поколения сексуальным мотивом.
Эта книга о жизни, о политике, о нравах, пропитанных страстью, умноженной на национальный характер. Страсть в Советском Союзе?! Массовая, сексуальная?! «Да такое невозможно!» – скажут оппоненты в один голос.
Еще как возможно. Здесь формула проста. Чем больше страна стиснута жестокими обстоятельствами, чем острее социальные конфликты, чем тверже социальный контроль публики, тем больше сублимируется сексуальной энергии и тем изобретательней становятся ее выходы, тем изощреннее способы оргастичской разрядки биологической энергии. Особенно, если страна под названием Советский Союз уже вкусила пряный запах сексуальной революции на пороге своего рождения.
Великая Октябрьская социалистическая революция шла рука об руку с великой сексуальной революцией в России, начатой Первой мировой войной. Об этой необычной революции пойдет речь, о героях и жертвах ее, о чувственности в эпоху Сталина, о том, как власть усмиряла эту чувственность, и что из этого вышло. Салоны – омуты страсти советской элиты, соединившие подругу Маяковского Лилю Брик и заместителя наркома госбезопасности Агранова, писателя Михаила Шолохова и Евгению Ежову – жену кровавого наркома внутренних дел, соединившие многих неожиданных людей под пологом московских квартир.
В год 45-й «советская» страсть полыхнула в Европе. Сдержать сексуальный натиск Красной Армии, добившей фашизм, стоило великих усилий кремлевской власти. Позже, когда рухнул Советский Союз, Европа вновь испытала сексуальный натиск – теперь уже внучек тех солдат, что когда-то освобождали ее. Павшая страна расплачивалась с Западом сырьем и женским телом.
Такая была история страны. О ней речь на основе воспоминаний участников событий, многочисленных архивных документов: империя страсти, империя пассионариев глазами элиты, народа и спецслужб.
Часть 1
Советская Россия: от крылатого к бескрылому эросу
Когда секс вырвался на свободу?
Вряд ли можно утверждать, что во времена Сталина произошла в России сексуальная революция. Но что взросление ее пришлось на годы его правления, и эти годы набросили на нее соответствующую тень – скорее всего можно. Хотя есть устоявшаяся точка зрения, что сексуальный взрыв – это явление второй половины двадцатого века.
К сегодняшнему дню образовались горы литературы, исследований и мнений на сей счет. Одни увязывают эту революцию с «молодежной» революцией в Европе в 1968 году, другие с открытием противозачаточных таблеток, сделавших женщину свободной, третьи с мощным наступлением телевидения, Интернета, видео и даже колготок. Четвертые… А были пятые, шестые и седьмые… Двадцатый век оказался силен на всякие социальные потрясения и открытия, на прорывные технологии. Но все же, все же, какое событие «запустило» маховик сексуального смерча, трепавшего западный мир и Россию почти весь ушедший век? И прежде всего его первую половину, в России – сталинскую.
По размышлении оказывается, что все началось с мировой войны 1914 года, которая сумела загнать в окопы добрую половину мужчин из цивилизованных стран. Не профессиональные, а массовые миллионные армии держали фронты, делая противоестественной жизнь в тылу. Она, Первая мировая, вытолкнула секс из темноты на свет, потому что счет шел на миллионы. 20 миллионов солдат с обеих сторон, 10 миллионов смертей, 800 тысяч сестер милосердия в действующих армиях, около 4 миллионов мирных граждан, вовлеченных в сражения и пострадавших от них; около 20 миллионов оставленных матерей, жен, невест, чьи сыновья, мужья и женихи на несколько лет зарылись в окопы, около 7 миллионов невест и вдов, к которым не вернулись их парни и мужчины, погибшие на фронте.
Свидетели не врут. Особенно те, кто был втиснут в водоворот этой похоти, как немецкий художник Ганс Грундиг: «Женщины, повсюду было множество женщин, – у штампов, у токарных станков, у автоматов; истощенные, пожелтевшие, они выполняли свою работу без улыбки, без смеха. Пожилые мужчины, уцелевшие от последней мобилизации, стояли у своих станков в угрюмом безмолвии, работали без единой шутки. А среди них во всех цехах сновали мальчики-подростки. Только они и были в хорошем настроении. Странный мир открылся мне! Люди говорили почти исключительно о еде! Чем кормят сегодня в столовой? Где бы раздобыть несколько картофелин? Что бы обменять на продукты в воскресенье у крестьян? Не помню, шла ли когда-нибудь речь о жестокой войне. Ее словно куда-то отодвинули, каждый старался о ней забыть. Но она все-таки была здесь, незримая, зловещая, страшная для каждого из нас. Незримо присутствовало и нечто другое – нездоровое напряжение, которое исходило от женщин, стоявших у станков, и захлестывало юношей, едва достигших шестнадцатилетнего возраста. Прошло очень немного времени, и у них появились победоносные повадки – прямо петухи в курятнике… Однажды я случайно оказался свидетелем бурной оргии любви и соития; это произошло в обеденный перерыв на материальном складе. Словно баран перед новыми воротами, остановился я как вкопанный на пороге и просто не знал, куда деваться от смущения. Для меня бы, вероятно, все на этом и кончилось; разумеется, я никому бы и словом не обмолвился. Однако так легко отделаться мне не удалось. А все из-за Гертруды, которая с тех пор начала то и дело со мной заговаривать. „Ты никому не расскажешь?“ – „Ну конечно, не расскажу“, – твердил я… „И все-таки ты расскажешь, – заявила она, – если только не сделаешь со мной то же, что видел на складе. Вот тогда ты и в самом деле будешь держать язык за зубами…“ Но что же было существенно в те времена? Прежде всего голод, вгрызавшийся людям в желудок, затем любовь, которой они были лишены. Но где же, где были молодые мужчины, полные сил, блестящих способностей и дарований? Они гнили во Фландрии и на Сомме, оторванные от родины, от жен и детей. Отвратительным кривым зеркалом любви был сексуальный угар, охвативший тех, кто остался дома…»[1]. Такова была действительность.
1
Hans Grundig. Zwischen Karneval und Aschermittwoch. Erinnerungen eines Malers. Dietz Verlag, Berlin, 1958, s. 48–50).