Вчера, в полночь, высланы отсюда за границу, в кибитке (kibick), м-м Шампаньало, ее мать и брат. Вот их история:
Шампаньало приехала сюда несколько лет тому назад, с кучером гр. Петра Чернышова, возвращавшегося с посольства. Этот кучер случайно утонул, сходя с корабля, и вдова его, очень хорошенькая, вышла вторым браком за некоего Тульи. Вдовство ее было очень непродолжительно и не особенно тяжело. Говорят, она даже в ту минуту, когда муж тонул, воскликнула: «ах бедный! Если бы можно было спасти хоть его часы!». Но ни часов, ни мужа не спасли. Через несколько лет, м-м Тульи опять овдовела, но вкуса к замужней жизни не лишилась. В это время, некий Шампаньало, бывший ораторианец (oratorien?), а тогда — офицер, которого Комбс когда-то знавал за вздорного малого, но потерял из виду, явился в Россию и получил какое-то место у Захара Чернышова. Наскучив этим местом, он приезжает в Москву, женится на вдове Тульи, и начинает жить вольным промыслом — то ли прелестями своей жены, которые она вынесла на рынок, то ли милостями жены советника Банно, при которой он играл роль мужа. В прошлом году, перед нашим выездом из Москвы, этот господин, в качестве француза, представился маркизу и мне. Затем он приехал в Петербург, где снял не то трактир, не то гостиницу. Весной он явился к нам за паспортом и через несколько недель по смерти великой княгини уехал. А надо заметить, что еще раньше, встретив меня с Комбсом у дверей своей квартиры, он попросил нас зайти; пробыли мы у него с четверть часа, но и в это короткое время успели убедиться, что жена его — мошенница. По отъезде мужа, всякие слухи об этой чете замолкли. Но вот, в одно из воскресений, м-м Шампаньало является в посольство к обедне, и Сен-Поль приводит ее ко мне; она рассыпается в любезностях и упреках за то, что я у нее никогда не бываю. Я отвечаю обычными вежливостями, но дальше не иду. В августе вдруг начинают говорить о фальшивых банковых билетах, подделываемых в Голландии и ввозимых сюда. Кн. Голицын, предупрежденный в Гаге гравером, своевременно дает об этом знать. Сначала это известие наделало большого шума, который потом заглох. Но вот, несколько дней тому назад, капитан одного судна, пришедшего из Любека, заявляет, что у него есть семь тюков, адресованных в Петербург, на имя м-м Шампаньало. Тюки эти вскрывают и находят в них, вместо кружев, банковые билеты, в роде тех, которые подделывались в Сибири неким Пушкиным. Билеты из четырех тюков вынимают, кладут туда старую газетную бумагу, и просят капитана доставить их по адресу, что он и делает. В квартире Шампаньало он застает некоего негоцианта, Патингона, или что-то в этом роде, который познакомившись с нею у французского консула, накануне обедал у нее вместе с последним, захворал и остался ночевать. Пользуясь этим обстоятельством, Шампаньало заявляет капитану, что тюки принадлежат Патингону, и что он уплатит за их провоз по получении остальных трех. A негоцианту она жалуется, что получила газетную бумагу вместо кружев. Но путать ей пришлось не долго: в тот же вечер она была арестована и приведена к генерал-прокурору Вяземскому, а через день ей приказано собрать пожитки и выехать из России, вместе с матерью и братом. Дам посадили в карету, кавалера — в кибитку, и отправили всех под конвоем в Митаву. Многие говорят, что им придется ехать подальше, но этому противоречит состав конвоя: их провожают не линейные солдаты, а сенатские. Императрица простерла свою милость так далеко, что дала каждому из них на дорогу по сто рублей.
Эта история наделала большого шума; говорят, что Шампаньало-муж тоже арестован в Гамбурге или Варшаве. К несчастью, в ее комнате, во время ареста, был найден Сен-Поль, который с ней спал. Подмечена также связь между ней и Пюнсегюром. Все это дает повод зло острить над французами.
Заезжал на несколько минут к молодому Голицыну; говорили об академии художеств, о пошлой комедии, которую там разыгрывают и о плохих успехах учеников. Нечему и удивляться, когда во главе ее стоит Бецкий, человек столь дюжинный! Великий князь тоже состоит там членом, неукоснительно присутствует на заседаниях, но скромно садится на стульчик, тогда как Бецкий восседает в кресле.
Ужинал у Нелединской, вместе с Матюшкиной. Я их застал лежащими на одной постели. Ужин прошел более чем весело, в самом дружеском тоне.
Четверг, 31. — К брату.
Сегодня был очень долгий и скучный обед у Нолькена; саксонский посланник сообщил мне, что О'Дюнн едет в Константинополь, и что Порта думает иметь посольство в Варшаве. После обеда был у Панина и Спиридовой, которая беременна и плохо себя чувствует. Она рассказывала об обеде у великого князя, на котором все перепились. Я не удивлюсь, если будут говорить, что великий князь берет пример с Петра III. Некоторые уверяют, что у него очень весело, и Барятинская страшно сердится, что ее не приглашают. Ты знаешь, мой друг, что великий князь был в нее сильно влюблен; поэтому-то ее и не приглашали при покойной великой княгине. Должно быть и теперь не приглашают по той же причине.