Принц де-Шимэ, мне кажется, хороший наблюдатель, по крайней мере, он любит наблюдать, а такие люди приобретают привычку не верить первому впечатлению и исправлять его впоследствии. Теперь он немножко предубежден в пользу России, потому что его здесь хорошо приняли. Он воображает, что обязан этим приемом своей простоте в обращении. Сама императрица сказала ему, что видит в его лице второго француза, обладающего такой простотою. А я думаю, что тут дело не в простоте: порядочность принца, красная лента Св. Гумберта, и комплименты, которые он наговорил императрице решили его участь. Двор дал тон, а по его примеру и весь город хорошо принимает принца. Только уж никак не за простоту в обращении, которой и нет в сущности, потому что де-Шимэ принадлежит к числу людей, претендующих на отсутствие претензий и щеголяющих простотою.
Заходил несколько раз Перро. Каролина говорит, что я его одобряю. Он мне рассказал историю покушения на жизнь португальского короля[132]. Всего удивительнее в этой истории продолжительная безнаказанность заговорщиков, не достигших своей цели. Перро был в их числе, и говорит, что они были арестованы, при выходе с бала, только шесть недель или два месяца спустя после происшествия. Говорят, что кучер короля узнал их руководителя, герцога д'Авейро, при свете вспышки пороха на полке пистолета, который, однако ж, не выстрелил. Все неуспевшие бежать, потом были казнены, не исключая лакеев. Товарищ Перро, Поликарп (Polycarpe)? тоже бежал и неизвестно где находится.
Четверг, 14. — К брату.
Я еще болен и не выхожу, мой друг, причем постоянно окружен избранным обществом, так как ты знаешь, что я принимаю лишь тех лиц, которых люблю. Принц Шимэ, мой теперешний сосед, заходит очень часто, и мне его общество нравится. Он оригинал, но порядочный человек, по-видимому, довольно образованный и обладающий собственными идеями, что придает разговору великосветский тон. Он заметил предпочтение, оказываемое нашим маркизом Чернышовым вообще и жене Ивана, в которую он влюблен насколько может; в особенности поразил его также тон первенства над всеми посланниками, принятый маркизом, и очень всех стесняющий. По примеру гр. Лясси и кн. Лобковича, маркиз всюду старается быть первым, а за это его во многие дома и не пускают. Он не получает приглашений в Эрмитаж, например, и на другие интимные вечера императрицы, на которых она не допускает этикета. Это очень неловко, и де-Шимэ это заметил.
Сегодня, в монастыре был спектакль; принц туда не поехал в виду легкого нездоровья (насморк, боль в горле и проч.), поэтому мы все после обеда, до 7 часов, провели вместе. Пришел Перро, и мы разговаривали об очень интересных вещах. Перро рассказывал об Эйлере, знаменитом геометре, составляющем гороскопы. Составил он таковые, между прочим, для своих детей, и отдал им запечатанными, советуя не читать до поры до времени. Это доказывает, что и сам он и его дети верят в гороскопы, что составляет хотя и терпимую, но все же слабость. В Берлине он действительно славился своим талантом, которым однако же никогда не хотел наживать деньги, что легко мог бы. Мы с Перро решили обратиться к нему за гороскопами.
Пятница, 15. — К брату.
После обеда был у меня кн. Щербатов-отец. Три четверти часа толковали об американцах и о форме правления. Князь допускает только республиканскую форму, даже для больших государств. Ты скажешь что это довольно последовательно для русского, но он вполне искренен и принадлежит здесь к числу самых порядочных людей.
Суббота, 16. — К брату.
Все утро я пробыл или у себя, или у принца де-Шимэ. У него большое семейное горе, которое и заставило его путешествовать. Не знаю, чтобы это могло быть, но он мне рассказывал, что в молодости бежал из семинарии, где был иподьяконом (sousdiacre de seminaire), а затем ездил в Рим просить разрешения, но что этому препятствовали его родители и кардинал де-Ротшуар, тогдашний французский посланник в Риме. Вообще мне кажется, что де-Шимэ — очень страстный человек.
Я ему рассказывал о своем пребывании в Касселе, где он пробыл бы подольше, если бы наш посланник, де-Грэ, был повежливее. Последний отказался представить его ко двору, находившемуся тогда в Веймаре, так что де-Шимэ пришлось самому просить Виртофа, который его и представил. Правда, де-Грэ был тогда в ссоре с двором, но он мог бы воспользоваться удобным случаем помириться. В общем это было неловко, что меня и не удивляет, так как де-Грэ плохо вел себя в Касселе. Он жил там, например, с одной танцовщицей, причем это совершалось с согласия мужа. Такое поведение, вместе с его глупыми претензиями, как можешь себе представить не могло заслужить ему уважения. Рассказав мне об этом, де-Шимэ прибавил: «желаю чтобы вы не изменились когда будете посланником; этот пост кружит голову молодым людям, которые на него попадают». Мы обещали друг другу встретиться тогда, и вспомнить об этом разговоре. Был у Нелединской, застал у нее Кошелева. Когда он уехал, мы перешли в маленький салон и долго разговаривали. Она просила меня никогда не смеяться над ней при посторонних: «наедине, говорите мне все, что хотите и что думаете». Вообще она отнеслась ко мне дружески-нежно. Кн. Репнин недоволен, что она с ним много говорит обо мне, а она отвечала, что находит удовольствие в разговоре со мною. Однако, вся эта болтовня, в которую я вкладываю много веселости, и на которую смотрю как следует, становится для меня опасною. Нелединская положительно очаровательна. Она просила меня остаться ужинать, и я охотно бы это сделал, если бы не дал обещания Шарлотте.
132
Иосифа I; заговорщики, недовольные им и его министром Помбалем, 3 сент. 1758 г., покушались на его жизнь. Король был ранен двумя пулями, но остался жив. Следствием этого покушения было изгнание иезуитов из Португалии.