P. S. Забыл тебе сказать, что маркиз, вернувшись в половине шестого от Панина, велел удалить Робазоми, если он еще тут, и запереть все двери. Двери были заперты раньше удаления Робазоми, но Гарри нашел средство вывести его из дома. Он действовал прямо, твердо и гуманно — три качества, которые я считаю главными в человеке. Сначала он вышел на набережную, и убедившись, что она пуста, вывел туда Робазоми. Затем он отнес письмо последнего к Рабасу, который, будучи, соотечественником и другом Робазоми, отправился хлопотать за него перед кн. Орловым. Орлов дал записку к Робазоми, но так как этот последний от нас ушел, то я не знаю что было в этой записке и куда она девалась. В общем, все идет хорошо; все вели себя как следует и я вполне покоен.
Среда, 4. — К брату.
Сегодня у Вице-Канцлера был обед, по поводу имянин Императрицы. Меня тоже пригласили и гр. Остерман был даже очень любезен со мною, но из этого ничего не следует, так как здесь все фальшиво. Я заслышал, что родственник Остермана, кн. Щербатов, отнесся ко мне очень холодно. После обеда был у гр. Петра и у кн. Лобковича, так как желал знать его мнение о деле Робазоми, но у него были гости и потолковать нам не удалось. Разговор шел насчет обеда у Вице-Канцлера, все нашли его очень хорошим и роскошным. Не знаю сколько он получает от двора на званые обеды, но, будучи посланником в Швеции, он, говорят, получал на это по 500 р. в месяц.
Дело Робазоми наделало шума в городе. Об нем рассказывают на сто разных манер и очень обвиняют Робазоми. Признаюсь что этот человек, которого я прежде не знал, сделался теперь для меня очень интересным, потому что несчастие и преследования располагают к себе нашу душу!.. Робазоми обвиняют в том, что он, будто бы, убил Биланда без дуэли; маркиза и меня упрекают за то, что мы его укрыли да еще и признались в этом. Хюттель, секретарь прусского посольства, тоже порицает меня, и говорит, что если бы дело шло о Беноне, историю которого ты знаешь, так с ним поступили бы не так легко. Все эти толки нисколько меня не беспокоят.
Четверг, 5. — К брату.
Робазоми, говорят, по совету кн. Орлова, явился к Панину. Министр его не принял, а выслал секретаря сказать, чтобы он отправился к полицмейстеру, что Робазоми и сделал. Полицмейстер велел его арестовать при полиции, где с ним хорошо обращаются. Не думаю, чтобы его наказали. Правда, местные законы не признают дуэлей, за это назначается тюрьма или Сибирь. А между тем, в Москве, дрался на дуэли один Голицин и его даже не привлекли к ответственности.
Пятница, 6. — К брату.
Буря, собравшаяся над моей головою, отчасти разразилась. Я являюсь, в некотором роде, маленьким Меньшиковым, то есть не достигнув такой высоты как он, я и упал не так низко. Тем не менее однакож гр. Панин сказал маркизу, что Императрица не желает меня видеть при дворе. Маркиз отвечал, что это его удивляет и огорчает; что Императрица получила, вероятно ложные донесения на мой счет; что я ничего не сделал такого, чего бы и он сам, маркиз, не мог сделать; что он настоятельно просит Панина убедить Ее Величество в ложности полученных ею донесений. Панин обещал, но все же настаивал на том, чтобы я, пока, не показывался при дворе. Не знаю что из этого выйдет, но если двор выкажет упрямство, то дело может стать серьезным, политическим.
Надеюсь, что нас не принудят к этому. Маркиз очень огорчен, и я это глубоко чувствую, так как его огорчение доказывает прочную и сердечную привязанность его ко мне. Что касается сущности дела, то она меня не беспокоит. Я ничего дурного не сделал, на меня рассердились потому, что сами были в плохом расположении духа, а такой мотив слишком легковесен, чтобы вызвать серьезные последствия.
Суббота, 7. — К брату.
Известие, сообщенное мне вчера маркизом относительно неудовольствия Императрицы, рассердило меня, но не встревожило; спал я покойно. Сегодня день Св. Георгия Победоносца и при дворе праздневство. За невозможностью присутствовать на нем, я решил, что с моей стороны будет лучше и совсем в свете не показываться; поэтому я не пойду и на бал к Теплову, на который получил приглашение. Думаю провести вечер у Бемеров и написал по этому поводу записку к Шарлотте, уведомляя ее, что ни ко двору, ни на бал не пойду.
Обедал дома, и в пять часов говорил с маркизом, перед его вторичным отправлением во дворец. Он говорит, что утром Императрица видимо была в дурном расположении духа и не разговаривала ни с ним, ни с другими послами.