Воскресенье, 29. — К брату.
Поверишь ли ты, чтобы в 45 лет, не обладая ни красотой, ни умом, ни богатством, ни именем, ни талантами доставляющими иногда счастье, можно было сводить с ума всех молоденьких женщин города? Поверишь ли ты, чтобы смерть такого человека, отличавшегося только простотою и добродушием, могла произвести целую революцию в кружке молодых женщин? Этого многие не смогут себе представить, а я это видел в Петербурге!
Трагический случай, происшедший здесь несколько дней тому назад, поверг в отчаяние большую часть наших здешних красавиц. В ночь с четверга на пятницу умер Небуш (Nebouch), бедный Небуш, о котором я тебе так часто говорил. Он был очень полнокровен, и потому страдал удушьем и вообще плохо себя чувствовал. Какой-то шарлатан уверил его, что это зависит от полипа, и дал рвотного. Хирург, с которым он потом советовался, предложил тотчас же пустить ему кровь, угрожая в противном случае дурными последствиями. Небуш отложил кровопускание на завтра, а ночью задохся от кровавой рвоты. Все наши хорошенькие женщины захворали по этому поводу. Этот Небуш, немец по происхождению, но родившийся в России, был беден, занимал в обществе довольно низкое положение и не блистал ни умом, ни талантами. Но он был честен, прост и добр. Мужчины обвиняли его в бесхарактерности, но я находил его слишком хорошим для этой страны, так как он отличался прямотою, говорил правду и фаворитам и самой Императрице. Эта прямота казалась мне драгоценной и достойной почтения чертою характера. Я с удовольствием ухаживал за г-жей Зиновьевой, которая действительно заболела от горя по поводу смерти Небуша. Эта Зиновьева как я уже тебе говорил, одна из самых милых и естественных женщин в Петербурге. Она выказала мне горячее участие в деле Робазоми.
Понедельник, 30. — К брату.
Не хочешь ли немножко политики, мой друг, давно уж я с тобой об ней не говорил. Ты должен знать прежде всего, что уже с месяц как на всех трех фаворитов дуются: на Орлова — за то, что он влюблен в Зиновьеву и хочет на ней жениться; на Завадовского — за участие, которое он принимал в отставке Пикте, так как в ней уже раскаиваются с тех пор как последний получил место во Франции. Говорят даже, что и Воронцов не получил ленты за то же самое. На Потемкина тоже дулись за что-то, но теперь он вынырнул, в большой чести, и ждет каких-то необыкновенных милостей в скором времени; этот человек обладает большим умом — тем тонким умом, который дает успех при дворе. Ты знаешь, что он родился в бедности и сам предсказал свою судьбу прямо, объявив Императрице, что если захочет быть любимым ею то достигнет своей цели; он не ошибся, как видим. Эти слова мне передавала Зиновьева, слышавшая их от самого Потемкина, еще ранее его фавора, в кружке Строгонова, Барятинских, Загряжских и проч., к которому он тогда принадлежал и из которого был даже исключен за злость и сварливость.
Дела Брюля по-видимому налаживаются. Великий князь, от имени Императрицы, предложил ему жениться на Левшиной (Lofchin), или Алымовой (Alimof), с правом отказаться, что он и сделал по отношению к первой, в чем я его вполне оправдываю. Левшина не умна, безхарактерна и, должно быть, надоела Императрице, которая желает от нее отделаться, что, в сущности, делает отказ от нее затруднительным. Алымова — нечто совсем иное; да она и нравится Брюлю. Великий князь и великая княгиня, при которой она состоит, с большим интересом относятся к ее замужеству. Переходя на русскую службу, Брюль сохраняет чин генерал-лейтенанта, а потому может сделаться гофмаршалом великокняжеского двора, что ему уже обещано когда уйдет Салтыков, получающий место генерал-губернатора. Все это говорил мне сам Брюль, и я ему этого желаю.
Прекрасно провел вечер у Зиновьевой, где были Бемеры и фрейлина, графиня Ефимовская, много говорившая со мною о непостоянстве французов и о моих личных привязанностях.
Вторник, 31. — К брату.
Вот уже год как я в Петербурге, мой друг, и мы с тобой больше года уже не видались. Не думал я, что мое отсутствие так долго протянется и не знаю, когда наступит ему конец. Пожалуй что и скоро, в виду моего здесь положения, но я этого боюсь, так как ты знаешь, что меня связывает с Петербургом.
Ездил к Остерману поговорить о моем деле; принял он меня хорошо, но из-за множества гостей говорить мне не удалось. Затем я написал кн. Орлову и вернулся ужинать в посольство. Тут тоже оказалось много гостей. Гр. Брюль говорил мне о своих делах; они идут не совсем так, как ему хочется: Великий Князь желает кончить их поскорее, а Алымова не приняла предложения. Эта девица видит в замужестве только желание отдалить ее от Их Высочества. Она плачет при всяком упоминании о свободе; Великий Князь весьма милостиво сообщил об этом Брюлю, хотя сам очень сердится. Брюль просил содействия г-ж Ляфон — они обещали постараться.