Ты знаешь, мой друг, что де-Шимэ, благодаря Лобковичу, не пустили в театральную ложу, предназначенную для лиц дипломатического корпуса, а между тем Понятовского приняли. Это не очень приятно для де-Шимэ, хотя надо заметить что Понятовский играет здесь роль польского посланника, так как прислал благодарить Императрицу за границы. Он не представил, однакоже, верительных грамот, а потому его следовало бы рассматривать только как племянника Польского Короля. Кроме того он не в больших ладах с двором, особенно Великокняжеским.
Де-Шимэ имел сегодня большой разговор обо мне с гр. Паниным, который совершенно откровенно высказался насчет Маркиза. Он прекрасно знает, так же, как Императрица, что именно Маркиз послал Рабазоми в посольский дом прежде чем я узнал об этом; что вернувшись домой в полночь, я уже застал его в своей комнате, и оставил ночевать только по приказанию Маркиза. Панин прибавил также что к нему, от имени Маркиза, приходил аббат Дефорж, который дал честное слово, что Рабазоми в посольстве нет, тогда как последний был там. Вот это то честное слово, сказал Панин, и было причиною того, что де-Корберона наказали вместо его патрона. «Не люблю я этого аббата, заметил Панин, и манеры его, и речи мне нравятся». Но против меня существуют другие обвинения. Этим летом, в Петербурге, какие-то путешествующие французы наделали грязных шалостей; Остерман получил от Императрицы приказание просить Маркиза принять против них строгие меры. Вот и меня замешали в эту историю, хотя ты, мой друг, видел из моего дневника что я в это время хворал лихорадкой, и никаких сношений с безобразниками иметь не мог.
Четверг, 30. — К брату.
Боже мой, как растут сплетни! Как они распространяются, усиливаются, видоизменяются!
Нормандец рассказывал сегодня у Бемеров, что Императрица читала вчера нешифрованную депешу де-Верженна к маркизу, в которой он будто бы потешается над делом Рабазоми, и проч. А де-Верженн, напротив того, в своей депеше, действительно нешифрованной, одобряет благоразумное поведение маркиза в этом деле и выражает убеждение, что оно не может повредить ему в глазах такой мудрой и просвещенной монархини, какова Императрица.
Я всегда думал, что дело Рабазоми не было настоящей причиной моего удаления от двора, а теперь, узнав в каком виде оно было представлено Императрице, я в этом окончательно убедился, и полагаю, что узнал настоящие мотивы моей опалы. Я тебе говорил о Пиктэ, прожившем здесь около тринадцати лет. У меня были с ним сношения, и когда Императрица его выслала, то я не мог отказать ему в рекомендательном письме к де-Верженну. Он, в свою очередь, тоже имел неблагоразумие письменно поблагодарить меня за прием, оказанный ему министром, да и сам министр написал мне по этому поводу нешифрованное письмо. Все это было прочтено и поставлено мне на счет. Ну, конечно, мой друг, они могли меня упрекать за такую переписку, но если бы я был здесь посланником, то и тогда старался бы пользоваться своими знакомствами на благо обеих стран. Таков, по моему, главный принцип политики: посланник не должен пользоваться своим знанием страны, в которую послан, к ее невыгоде, иначе он будет содействовать не сближению стран, а к усилению вражды между ними.
Мне приписывают еще другие проступки, в которых я уже решительно невиновен; таковы, например, сношения Сен-Поля и Пюнсегюра с Шампаньоло, у которой я, всего один раз, восемь месяцев тому назад, провел четверть часа, да и то против воли. Готов в этом поклясться чем угодно. Между тем, из намеков Нессельроде видно, что именно сношения с Шампаньоло являются главным против меня обвинением. Этим я, должно быть, обязан фальшивому доносу Ивана Чернышова, который, будучи низким, лживым и злым человеком, способен на все, а меня терпеть не может.
Пятница, 31. — К брату.
Шарлотта говорит, что Императрица дуется на генерала Бауэра[142], за то, что он намеревался перейти на французскую службу, как это выяснилось из нешифрованного ответа де-Верженна маркизу. Посылать такое письмо нешифрованным было, разумеется, весьма неблагоразумным поступком со стороны версальских канцелярий. Дочь Бауэра, фрейлина, тоже заслужила неблаговоление Императрицы тем, что привезя из Дармштадта письма к покойной великой княгине и не застав уже ее в живых, отправила эти письма обратно, вместо того, чтоб передать их Императрице.