Воскресенье, 8.
Утром — большой выход при дворе и целование руки Императрицы. Вечером — музыка и карточная игра. Маркиз играл с Императрицей.
Пюнсегюр, по его словам, боится влюбиться в маленькую Нелединскую, жену каммергера, потому что в нее до сумасшествия влюблен граф Андрей Разумовский[27]. Такая рыцарская заботливость о сопернике пахнет, по моему фатовством; поэтому я порядочно таки над ним посмеялся — слишком уж много претензий у голубчика.
Понедельник, 9.
Маркиз вместе с Лясси и графом Сольмом уехал сегодня в Гиэрополис имение фельдмаршала, Захара Чернышева, который пригласил великого князя. Там будут спектакли и проч.
Среда, 11.
У нас обедал Мартин. Он мне сообщил под секретом, что князь Михаил Долгорукий состоит в связи с женою фельдмаршала Чернышева, и в последнее время стал очень беспокоен; это потому, должно быть, что Лясси успел его заменить, как кажется. Я показал Мартину мой ярославский дневник, очень ему понравившийся. Он говорит, что нравы описаны верно и что Императрица прочла бы дневник с удовольствием, если бы кто-нибудь ей об нем сказал. Затем мы говорили о делах. Он вновь рассчитывал стать вице-консулом, и показывал мне письмо из Петербурга, в котором его извещают, что генеральный консул, Лессепс, примет его в свои помощники с удовольствием. Но он хотел бы получать жалованье от двора (?) и просит 2000 рублей. Дюран, считавший вице-консульство в Москве необходимым, должен показать министру докладную записку Мартина по этому поводу. Маркиз тоже будто бы собирался писать об нем де-Верженну, но от меня он это почему то скрывает.
Вечером был Порталис и прочел мне письмо, написанное им к своей возлюбленной, но письмо это никуда не годится и он желает, чтобы я ему помог.
Воскресенье, 15.
Сегодня утром я забавлялся музыкой. Маркиз вернулся ночью и очень доволен своей поездкой. Рассказывал о великом князе и его жене. По его словам, характер первого еще не сложился, что сразу видно; великая княгиня обладает большим характером, но оба не любят русских и плохо скрывают это, почему и в свою очередь не пользуются особенной любовью. Маркиз сказал еще, что не верит, чтобы графиня Чернышева была особенно хорошего мнения о Порталисе, но я думаю, что он ошибается. Он уверен также, что слухи о связи Чернышевой с князем Михаилом Долгоруким и о замене последнего испанским посланником несправедливы. Наш маркиз недоверчив в этом отношении; он судит по себе.
Когда я пришел к себе, то застал аббата, очень испуганного и пришедшего спросить у меня, слышал ли я пушечный выстрел при заходе солнца. Я отвечал, что слышал что-то такое, но не обратил внимания. Он тогда сказал, что это похоже на какой-то сигнал, что в народе заметно сильное брожение, ропщут против Императрицы и Потемкина, что воры, которых ежедневно ловят, суть остатки шайки Пугачева. Это может быть и правда, но что Пугачев не пойман, как уверяет аббат, этому я не верю. Аббату кто-то сказал, что вместо Пугачева взят и казнен один из его партизанов. Говорили также аббату о проекте войны между Россией, Австрией и Швецией. Этому я также не верю. Императрица достаточно тщеславна, чтобы завидовать Марии-Терезии, но слишком горда и умна для того, чтобы начинать войну при настоящих обстоятельствах.
Понедельник, 16.
Сегодня я с утра оделся для того, чтобы идти к барону Нолькену, объясниться с ним насчет моего ярославского дневника и, если нужно, то хоть подраться, да кончить это дело. Я был готов на все. Объяснение наше, с самого начала, приняло натянутый характер, что мне не хотелось. Наконец, видя, что он начинает завираться, я сказал, что готов ему дать какое он хочет удовлетворение, но во всяком случае желаю кончить это дело шуткой или чем-либо серьезным. Не знаю, понял ли он меня, но на этом мы кончили. Я отправился к Лясси, дал ему отчет во всем происшедшем и попросил возвратить мне дневник, чтобы я мог послать его Нолькену для сожжения. Лясси не согласился. Не знаю, что из этого выйдет.
Получил депешу для шифровки. Маркиз говорит, что в воздухе носится что-то такое, чего он никак не может выяснить. Был сегодня в одном доме, где его присутствие видимо стесняло, но узнать ничего не мог.
Среда, 18.
Сегодня мы с маркизом и Пюнсегюром смотрели дом, приготовленный для турецкого посольства (гр. Бутурлиной). Он хорош и меблирован по восточному, то есть диванами и подушками. Оттуда мы отправились в дом некого Загряжского, чтобы видеть въезд посланника. Он ехал верхом, окруженный свитою. Самое замечательное — лошади, приведенные для подарка Императрице. В общем — ничего особенно великолепного; свита, однакож, человек в пятьсот по крайней мере.