Князь Орлов недавно возил свою жену ко двору, но они в тот же вечер вернулись, из чего можно заключить, что приняты были плохо.
В Петергоф, ради праздника, было вызвано несколько придворных дам: Голицина, Матюшкина, Чернышова, Репнина и проч. Баронесса также получила приглашение. Великая княгиня беременна на четвертом месяце.
После обеда, мы с Бемерами ездили кататься по Царскосельской дороге, в новоустроенный загородный дом Императрицы, в 6 верстах от Петербурга. Он построен в древнем вкусе, с башнями. Комнаты довольно велики, но замечательного ничего не представляют. Сада еще нет, а церковь будет построена рядом; модель ее мы видели в доме. Там же висят портреты всех монархов Европы, но очень плохие.
P. S.: граф Готланд ужинал у Лясси, который пригласил также и маркиза. Завтра король должен бы обедать у нас, но болезнь маркиза этому помешает. Я немножко удивлен что Лясси не пригласил меня. Должно быть тут есть какая-нибудь политическая причина, которой я не знаю.
Пятница, 27. — К брату.
Ужинал у Бемеров, вместе с Нессельроде. Он уверяет, что из займа в два миллиона экю, сделанного Швецией у Голландии, только 800 000 разошлись по стране, а остальное забрал король, на свои надобности.
На довольно веселом ужине у гр. Лясси было 35 человек. Граф Готланд сидел рядом с женой Ивана Чернышова, а Барятинская — между испанским и австрийским послами. Говорят, что первый за нею ухаживает, а я думаю, что это было делом политического расчета с его стороны.
Суббота, 28. — К брату.
Болезнь маркиза начинает меня беспокоить. Он ужасно ослаб и похудел. Роджерсон недоволен им, по-видимому, тем более что к болезни примешивается меланхолия; боюсь, чтобы с ними не было то же, что с Лясси.
Вечер я провел с маркизом, чтобы его развлечь, как советует доктор. Говорят, что Лясси уже успел похудеть и с тех пор как приехал. Здешний климат ему вреден — меланхолию наводит. Маркиз боится как бы не пришлось ему подавать в отставку.
Что касается меня, то я не знаю даже что желать: оставаться ли здесь поверенным в делах или искать другого места. Но как бы то ни было, мне нужно иметь 30 000 ливров жалованья. Простой секретарь прусского посольства, находящийся здесь далеко не в таком положении как я, и вообще очень плохо оплачиваемый, получает до 500 р. в год (?); а когда он становится поверенным в делах, то ему дают 100 рублей в месяц от двора, да столько же от министерства, что, все вместе, составляет около 3000 р. в год, да еще без всяких расходов на представительство. Сабатье[161], живший здесь хотя и хорошо но очень скромно, получал от десяти до двенадцати тысяч рублей. Правда, он, в то же время был посланником короля в Люттихе, так что занимал два места.
Хюттель, с которым мы говорили о его положении и жалованьи, будучи секретарем посольства, не имеет, однакоже, форменных патентов, а назначен простым письмом на имя посланника. Он говорит, что Прусский король почти всегда сам пишет депеши, и его посланники при иностранных дворах сносятся с ним лично. Нередко, приказав шифровать свою депешу, он собственноручно делает к ней открытую приписку, которая важнее самой депеши. Посланников он выбирает следующим образом: приказав представить себе трех кандидатов на вакантное место, он делает им устный экзамен и, выбрав одного, оставляет его жить во дворце в продолжение двух недель, чтобы хорошенько узнать характер избранного и его общение. Послам, возвращающимся с своих постов, он также делает строгий экзамен — расспрашивает их о малейших подробностях, касающихся политики, причем надо держать ухо остро отвечать определенно, без излишней сухости и не размазывая, потому что король не любит ни болтунов, ни тупых людей. Мне очень нравится эта манера; согласись, мой друг, что гораздо приятнее иметь дело с просвещенным монархом чем с его министрами.
Воскресенье, 29. — К брату.
Сегодня я был в Петергофе, где живет двор. Дорогой останавливался обедать у Спиридовых, в 12 верстах от города. Спрашивали почему редко бываю; сослался на болезнь маркиза. В 4 часа выехал далее, так как до Петергофа оставалось 18 верст. На Куртасе было много народа и царствовала скука, хотя танцовали. Шведский король играл в карты с Императрицей; на ней была лента ордена Серафимов, а на нем — Андрея Первозванного. Граф Шепфер (Chepfer) здесь преуспевает, его находят очень умным человеком. Императрица его хвалит и говорит, что он далеко не так печален, как ожидали. Он действительно очень весел и любезен в разговоре. Показали ему толстую г-жу Талызину, которая была любовницей Панина и осталась его другом. «Это делает честь старику, сказал Шепфер, у меня, пожалуй, не хватило бы добродетели».