У Императрицы, в Эрмитаже, играли на днях старую пьесу: Le Medecin par occasion. Там идет дело о влюбленных женщинах и, в одном месте, автор говорит: «Если женщина, в тридцать лет, влюбится — это еще ничего, но в шестьдесят!.. непростительно!» Императрица тотчас же встала и ушла, сказав: «Какая скучная пьеса!» Брошар — актер, произнесший вышеприведенную фразу, попал в глупое положение, так как занавес, тотчас же по уходе Императрицы, опустили. Из этого ты видишь, мой друг, насколько эта великая монархиня сделалась рабою своих вкусов, так как нельзя же назвать страстями теперешние ее капризы.[167]
Год 1779
Январь
Суббота, 2 января. — К М-ель Каролине Бемер[168].
С тех пор как сестра ваша, дорогая Каролина, живет в доме старика Эйлера, она не перестает доказывать доброту и стойкость своего характера. Находясь среди скучных людей, она сохранила свою веселость, свою мягкость, и не испытывает, по-видимому, никакой скуки. Работа и чтение наполняют ее время. Хозяева любят ее, как родную дочь, а прислуга любит больше, чем хозяев.
Сегодня мы с нею катались в санях. Остановка была назначена в том самом крестьянском домике, на Аптекарском острове, в котором мы, прошлым летом, ужинали вместе с вами. Выехали мы в полдень: Шарлотта, со мной и маленькой Эйлер, в моих санях; Хюттель с добрым Аземой, с которым вы, я надеюсь, скоро познакомитесь, и с маленьким Жоржем, — в других; старик Эйлер с двумя дочерьми — в третьих. На Аптекарском острове мы прекрасно пообедали по способу Гарри, а потом гуляли по снегу, в том самом месте, где летом была такая великолепная трава. В пять часов мы поехали обратно, и дорогой видели знаменитый крепостной рынок, на котором собрано все мороженое мясо, привозимое в Петербург из провинции. Целая армия свиных и бараньих туш, разной птицы, и проч. производит большое впечатление, но может вылечить от любви хорошо покушать.
Ужинать мы вернулись к Эйлерам и я весь вечер провел с вашей милой сестрою.
Воскресенье 3. — К брату.
Давно я тебе не писал, мой милый, и с удовольствием возвращаюсь к разговору с испытанным другом.
В моем теперешнем положении, мне часто приходится скучать с моими знаменитыми сотоварищами. Сегодня, например, утром я был при Дворе; обедал у австрийского посла (Кауница), где выслушивал разные пошлости, так как на этих обедах редко собираются люди мыслящие; затем присутствовал на плохом концерте у голландского резидента (Сюарта), и наконец, разочаровавшись в собственной жизни и в жизни моих ближних, поспешил спастись в свою квартиру, где надел халат и сел поближе к камину! Вот тебе картина моей обеденной жизни. Правда, что я живу таким образом, насколько могу меньше, что стараюсь жить по своему, не обращая внимания на моду, этикет и обычаи, находя такую жизнь более приятной. Таково мое правило; я знаю, что не все его признают, но это-то и служит ему похвалою, так как лучшее в этом мире не всем доступно.
Понедельник, 4. — К брату.
В виду правила, о котором я говорил тебе вчера, я хорошо себя чувствую только дома, или у друзей, которых у меня здесь очень мало. Но я, тем не менее, выполняю и те мелочные обязанности, которые, будучи сами по себе ребяческими, входят в состав моего дела и помогают мне достигать целей.
По этой причине, я отправился сегодня обедать к Панину, но не застал его дома, что меня нисколько не огорчило. От Панина я поехал к французскому негоцианту, Кронцу (Cronz), человеку очень умному, знающему свое дело и, по временам, старающемуся вмешиваться в мое, что меня очень забавляет. Я черпаю от него сведения относительно торговли, и смеюсь над его политическими идеями. Моя политическая система далеко не всеми разделяется, обязывает меня видаться с людьми, которые мне нравятся, если бы даже мои к ним отношения и скандализировали кого бы то ни было. От этого я вижу пользу даже для политики. К числу лиц, которые мне нравятся и у которых я бываю, принадлежит, между прочим, секретарь прусского посольства, Хюттель. Наши с ним сношения всех удивили, а я не обратил на это никакого внимания; мне стали намекать на их неприличие, а я продолжал поступать неприлично, и теперь уж мне никто ничего не говорит, и моя настойчивость оказалась лучшей критикой мнений моих критиков, так как служит мне на пользу. Благодаря ей, я заслужил доверие тех, которые мне не доверяли, уважение посторонних зрителей, увидавших что я не придаю значения формальностям, и наконец — успел отдалить от себя дураков. Ах, мой друг! Свет — преинтересная книга, чем больше ее читаешь тем больше читать хочется, и тем большему научаешься.
167
«Дневник» Корберона, в этом месте, прерывается на целых четырнадцать месяцев. Вероятно продолжению его помешали занятия, дипломатические и светские, официальные и неофициальные. Маркиз де-Жюинье действительно уехал из Петербурга 23 ноября 1777 г., оставив Корберона поверенным в делах, в качестве какового он и представил его Императрице 10 ноября, когда получил прощальную аудиенцию.
168
Г-жа Бемер, с двумя дочерьми, уехали, в это время по делам в Берлин, а Шарлотта Бемер оставалась в Петербурге, у своих соотечественников, Эйлеров.