Вечером был бал при дворе. Там я узнал что Императрица одобрила преложенный план, так что все идет хорошо.
Понедельник, 11. — К брату.
Вот что значит быть всем полезным, мой друг, — все за тобой ухаживают, все тебя ласкают, и это как в светской жизни, так и в деловых сферах. Влияние Франции на германские дела отозвалось на мне: в субботу сделал мне визит гр. Сольмс, а сегодня был Кауниц. Я еще ничего тебе не говорил о нем, а потому попробую нарисовать его портрет.
Можно сказать, что гр. Кауниц — молодой, богатый, сын первого министра Австрии, — не забывает о своем положении. Австрийская спесь, не идущая к его молодым годам, маленькому росту и враждебной живости, проявляется у него в иной форме. Он желал бы быть любезным вельможей, но не обладает ни достаточной для этого непринужденностью, ни достаточной представительностью. Хорошо поставленное хозяйство, щедрость, вежливость Кауница ослепляют здесь людей, которых легко поймать на внешний блеск. Сначала ему удалось ослепить всех, но впоследствии любезная непринужденность у него не вытанцовалась. Государственные люди нашли его слишком легкомысленным, а дамы — недостаточно галантным и потому насмешники оказались не на его стороне. В деловых сношениях, в которые Кауниц внес резкость, мелочность и высокомерие своего отца, ему повезло еще хуже. Недостатки его — непоследовательность и отсутствие того холодного достоинства, которое приличествует посланнику — скоро всеми были замечены. Вот, мой друг, тот человек, с которым мне теперь приходится иметь дело. Окружают его люди самые посредственные, в числе коих есть некий Карти — шут итальянского происхождения, специалист по части сочинения грязных стихов. Для того чтобы взять верх над этим человеком — Кауницем — нужно обладать тою любезной непринужденностью, которой ему недостает; он тогда сам пойдет к намеченной другими цели.
Вторник, 12. — К брату.
Новый год и здесь проходит так же бестолково, как повсюду. Визиты да визиты — рассовыванье карточек во все стороны.
Был куртаг, как ты можешь себе представить, очень многолюдный, но только всего. Я видел поднос, на котором подавали Императрице десерт: развалины Пальмиры из фарфора. Очень хорошо выполнено. Вечером состоялось производство по военному и морскому ведомствам; вновь произведенные целовали руку Императрицы стоя на коленах — восточный обычай, который мне всегда не нравился.
Вернувшись домой к обеду, я застал у себя Банафона[176], с которым и делал потом визиты. Этот Банафон — бедный и честный француз, сделавшийся, благодаря обстоятельствам, несчастным мизантропом. Смесь больших внутренних достоинств с внешними недостатками, в роде подозрительности и резкости, вообще создает себе больше врагов чем друзей, хотя я принадлежу к числу последних. Делая визиты, мы много разговаривали. Он сообщил мне одну особенность великого князя, которая меня почему-то очень удивила. Ты знаешь, мой друг, что я думаю об этом слабом и бесхарактерном принце. Вдобавок к другим своим недостаткам он, говорят, любит еще самым пошлым образом играть словами. Недавно он спросил у Банафона, который служит суфлером в театре, зачем он поступил на такое место; «для того чтобы суфлировать», отвечал Банафон. «А! для того чтобы давать пощечины»[177], воскликнул великий князь… Вот каков, мой друг, наследник престола русских цезарей! А супруга его, высокая и красивая (я не говорю — хорошенькая), пользуется прерогативою всех таких женщин — она глупа. А кроме того, говорят, еще и скряга: найдя старые башмаки своей предшественницы, она велела их починить и носит! Такой пошлости даже верить трудно.
Март
Суббота, 20 марта. — К брату.
Девятнадцатого февраля, мой друг, я — единственный из поверенных в делах — был приглашен кн. Потемкиным на праздник данный им в оранжерее своего дома на Невском, который весь был превращен в превосходный сад. Перед самой входной дверью был устроен маленький храм башни Дружбы, державшей бюст Императрицы. Внутренние комнаты дома не велики, но очаровательны; одна, например, вся отделана японским лаком, другая, в которой ужинала Императрица, меблирована как палатка, сделанная из превосходной расписной тафты. По стенам ее стояли маленькие диваны на пять или шесть человек. В ней же я видел превосходную хрустальную люстру, сделанную на собственной фабрике Потемкина. Один маленький кабинет отделан богатой материей, вышитой самой Императрицею.