От Панина я поехал к Сольмсу, которому и рассказал все, что не было договорено у Панина. Они — друзья, и Сольмс конечно передаст ему мои слова, так как сам был очень возмущен поведением Стахеева и предлагал мне действовать настоятельнее. Хорошо я сделал, что был очень осторожен с Паниным, это принесет свои плоды… Покончив с делами, я провел вечер у моей Шарлотты, которая посоветовала мне повидаться с Визеном, а Хюттель, с своей стороны, настроит Алопеуса поговорить с Остерманом, и я, таким образом, достигну цели.
Четверг, 22. — К брату.
Рано утром я отправился к Визену и застал его еще в халате, так как вошел без доклада. Мы долго говорили, и я, под секретом (что очень ему польстило) пересказал своему собеседнику все жалобы Сен-При на Стахеева, а в конце концов заставил его признаться, что в Константинополе нужно иметь человека мягкого и сговорчивого, а Стахеева следует отозвать. Визен спросил, желаю ли я чтобы он сказал об этом Панину, а я отвечал, что это было бы очень хорошо, так как сам я жаловаться не умею, да мне, собственно говоря, и нет никакого дела до Стахеева, я говорю лишь в интересах русского правительства. Визен остался очень доволен моим объяснением, спросил о здоровье маркиза и уверил меня, что последний больше не вернется в Россию. «Вы должны остаться у нас посланником — прибавил он — и на вашем месте я поговорил бы об этом с гр. Паниным, который вас особенно уважает и будет очень доволен если вы останетесь». Я отвечал, что мне это было бы очень приятно, но что я, из деликатности, говорить с Паниным не стану, так как не знаю намерений маркиза.
Буду держаться твердо, мой друг; надо оставаться честным человеком. Как бы маркиз ни был виноват передо мною, я перед ним виноватым быть не хочу.
Затем я был у Нормандеца. Оказалось, что я не ошибся в его способностях к политике: он наделал глупостей и признался мне в этом. Движимый желанием вмешаться не в свое дело, он поговорил-таки с Паниным и был принят очень плохо. Вот как он передавал мне свой разговор:
«Поздравляю ваше превосходительство с получением хороших известий из Константинополя». — «А вы уж узнали об этом?» — «Да, ваше превосходительство, мне писали». — «Мы действительно надеемся, что дела будут улажены, благодаря стараниям г. де-Сен-Пр», — «Знаю, ваше превосходительство, что г. де-Сен-При много поработал и даже, кажется, без содействия г. Стахеева, который, напротив того…». Но тут Панин повернулся к нему спиной и заговорил с кем-то другим.
Вот, мой друг, насколько вредна в делах всякая неловкость. Недостаточно уметь шифровать депеши, нужно еще смотреть в оба, да уметь помолчать во время и внушать другим то, об чем прямо просить не хочется. Выходка Нормандеца очень меня обеспокоила; я испугался как бы она не рассердила Панина. Надо было тотчас же принять меры, поэтому я, прямо от Нормандеца, отправился к Алопеусу, который заходил ко мне утром и велел сказать, что в пять часов будет дома. Тут я вновь рассказал всю историю и с большим успехом: Алопеус обещал разъяснить дело Панину. Но для того, чтобы заручиться и со стороны Остермана, я просил Алопеуса представить последнему, что я вовсе не жалуюсь, а просто излагаю дело как оно есть, в расчете на его справедливость и ради общей пользы. Таким манером я всех их очаровал и теперь вполне уверен в успехе.
Пятница, 23. — К брату.
Семь раз примерь и один раз отрежь — говорит пословица. Я приехал к Панину для того, чтобы подробно изложить ему то, о чем предварительно должен был поговорить Визен, как вдруг встречаю самого Визена, который, как оказалось, не мог говорить с Паниным о Стахееве, да и мне советует помолчать пока. Меня это удивило, и, заподозрив какие-нибудь корни, я отвечал Визену, что по его же прежнему совету я намерен ко всем открыться Панину. Он, однакож, стал настаивать и я, чтобы не выказать упрямства, обещал помолчать о Стахееве. Панин сам заговорил со мной о Константинополе, но я не нарушил своего обещания, чем после и похвастался Визену. От Панина я, тем не менее, отправился к Сольмсу, которому сказал, что не решился говорить с Паниным о Стахееве, боясь рассердить его, тем более, что это и не мое вовсе дело. Сольмс вновь стал убеждать меня воспользоваться каким-нибудь случаем для откровенного разговора, и я надеюсь сам создать такой случай, вопреки желанию Визена, который, говорят, очень дружен с Стахеевым.