Четверг, 10. — К брату.
Сегодня утром был народный праздник, а вечером куртаг и третья иллюминация города. Собрались у Их Высочеств, куда пришла и императрица. В 111/2 часов начался народный праздник.
Вот в чем он состоял.
Перед дворцом лежит огромная площадь, на которой может поместиться 30,000 человек. Посредине этой площади был устроен квадратный, деревянный помост, возвышавшийся на несколько ступенек. На помосте лежал жареный бык, покрытый красным сукном, из которого торчали голова и рога животного. Кругом стоял народ, сдерживаемый полицейскими, которые кнутами отгоняли особенно нетерпеливых, как у нас это делается с охотничьими собаками, ожидающими раздела затравленного ими оленя. На той же площади, по бокам помоста, были устроены два фонтана, в виде сосудов, из которых лилось вино и кислые щи (kincli-chi?) По сигналу, данному выстрелом из пушки, все стали готовиться, а по такому же сигналу полиция отступила и народ бросился к быку. В эту минуту, грубый русский народ показался мне еще более варварским и диким чем обыкновенно. Но мотивом его, в данном случае, было не одно только обжорство: все стремились захватить рогатую голову животного, потому что принесший ее во дворец должен был получить сто рублей за свою силу и ловкость. Но сколько же было конкурентов на этот приз! Сотни людей бросались, толкали, мяли, топтали друг друга, чтоб отбить добычу, и в конце концов до трехсот этих несчастных растащили быка по кусочку, и сто рублей были разделены между ними. Не люблю я, мой друг, таких диких и варварских зрелищ, в которых ярче всего выступает самая отталкивающая жадность. Если характер народа отражается на его развлечениях, то по этому развлечению русского народа нельзя высказать хорошего мнения о его характере. В русских обычаях нет и следа древнего благородства. Наши древние обычаи получили свое начало или из религиозного культа галлов, или из доблести древнего Рима, или из насильнического, но красивого рыцарства наших отцов. Я люблю, я уважаю даже эти странные обычаи, к которым просвещенные страны все-таки чувствуют некоторую привязанность. Кто-нибудь скажет, пожалуй, что это тоже остатки варварства, но эти остатки прикрывают собою великие, исчезнувшие добродетели и потому заслуживают почитания. Правда, что русский народ не имел счастья внедриться в другой, более цивилизованный, как мы, французы. Он рос от всех в стороне, вполне самобытно. Он не вышел, подобно нам, из своих скал и лесов для того, чтобы сесть на готовую уже цивилизацию. Рост и победы его совершались только на счет ближайших соседей, таких же диких, как он сам, и только длинным путем постепенного прогресса может он дойти до желанной цели. Они, римляне, находясь в таком же положении, то есть возрастая самобытно, в стране, до них никем ни занимаемой, успели быстро цивилизоваться, и этой цивилизацией они всецело обязаны своему энергичному и мудрому правительству. Они рано познали свободу и свои естественные права, рано сделались способными поддерживать то и другое.
Пробыв несколько минут при Дворе, я отправился к Голициным, где встретил Матюшкину, которая мне горько жаловалась на своего возлюбленного, оставляющего ее, несмотря на то, что она теперь любит его больше чем прежде. Она настаивает, чтобы я похлопотал за нее, так как не может жить без Голицина с тех пор как он ее бросил. О женщины, женщины! Как непостоянно ваше сердце! Неужели нужно обманывать вас, чтобы упрочить за собою вашу любовь?
Ужинать я отправился к Головиным. Нелединская отвела меня к сторонке, чтобы поговорить о Матюшкиной, о Трубецкой, о гр. Андрее и о самой себе. Затем она стала плакать, чем поставила меня в неловкое положение. Потом сказала, что хранит у себя в шкатулке доказательство измены гр. Андрея. Должно быть, какая-нибудь женщина прислала ей письмо последнего. Так как Нелединская сказала, что никто об этом не знает, то и я не стал просить дальнейших объяснений. По правде сказать, мой друг, эта женщина гораздо интереснее, чем думают, и дружба ее мне очень льстит. Но прощай, прощай, мой добрый друг!
Пятница, 11. — К брату.
Сегодня я был приглашен к обеду Спиридовыми. Было много народа, плохой обед и мало занимательного. Но Спиридовы хорошие люди, и в их обществе всегда хорошо себя чувствуешь. После обеда я хотел ехать с визитами, но меня удержали для того, чтобы ехать смотреть китайские тени. Я когда-то видал их в Париже, и теперь они мне напомнили родину. Как бы ни были хороши путешествия, а все-таки мне часто вспоминается стих Бэллуа: