Да, до волков было недосягаемое теперь детство, а после? после были волки, годы, волки и годы, одноликие годы, которые текли, незаметно и неумолимо убыстряя свой поначалу такой неспешный бег. Хаузер продвигался по нетрудной для него служебной стезе, наживал чины, награды, детей, лысину, пивной живот, грудную жабу, склонность к апоплексии... Медленно, очень медленно его волки старели вместе с ним, становились тяжелее на подъем, уже не так охотно, как прежде, ощерялись на него из подушки или из зеркала автомобиля, порой даже опаздывали на часок-другой со своим еженощным кошмаром. Вероятно, и они смутно догадывались о том, что он призывает их не по выбору, а это кровь, кровь шального вервольфа, заплутав, по ошибке попала в жилы одного из самых обычных, травоядных курляндских подданных и теперь, лунной ночью, ударяет ему в скорбную его голову и кличет, и манит к себе седеющих сизых братьев на верную погибель.
Первый волк Каспара Хаузера умер, когда старшая дочь уже оканчивала высшие женские курсы, а сын-кадет поступил в юнкерское училище. Будучи по-прежнему отменным дозорным, Хаузер сразу заметил зиявшую в волчьем строе недостачу. Странное дело, теперь, после стольких мучений, ему отчего-то было грустно. Уходя, волк оставил немного свободного места, небольшой зазор между волками и неотвратимой жизнью: но словно на песчаном взморье в часы отлива, эта пустая лунка не заполнилась ничем.
Волки между тем уходили один за другим: чем дальше, тем скорее и тише. Должно быть, и в их сумеречном мире пребывали железные законы естества, в силу которых они не могли пережить своего усталого стража. По мере того, как с каждым отставшим от стаи волком легчала ноша его вынужденной, всегдашней зоркости, Хаузер невольно обращал внимание на то, как изменился быт, как безвозвратно растворились в тумане памяти полузабытые старые друзья, как безответно-верная жена превратилась в стоически-безразличнаго хранителя его, Каспара, одиночества...
"А с тобою когда-нибудь было такое?" -- вопрошал он, обращаясь к черному зонтику, забытому кем-то в передней у калошной стойки: один, в пустой канцелярии, в конце еще одного, пролетевшаго, словно во сне, присутственного дня. "Ты стоишь у прикрытого жалюзями окна мансарды. Осенний свет лежит на паркете, на стене. Этот свет неслышно и немолчно говорит с кронами вязов в опустевшем дворе. Выйди из дома. Сегодня сентябрь. В бездонно-высоком, прозрачном куполе неба летит клин диких гусей."
"Ты заметил, что осенью небо звенит? К вечеру соберутся тучи, и на изломе своего горнего пути солнце пронзит сизые их нагорья ослепительно чистым лучом. Воздух тонок и робко-застенчив: он здесь. Он словно не здесь. Сполохи рябины окаймляют сады. От влажной земли веет ароматом грибов и палой листвы. Налетевший порыв доносит стук далеких колес. Даль..."
Он не мог не понимать того, что теперь в нем смеркалось очень скоро, словно зимой. Янтарный свет на глазах сменялся индиговой синью, седели виски, и с ними в сенях души по утрам седел и суровел жесткий щетинистый иней. Однажды ночью одиночество пролилось каплями холодного пота. Впервые за сорок восемь лет Хаузер пробудился совершенно беззвучно и с немым ужасом сел на белой и гладкой, точно заснеженное поле, постели. В давно налаженной, отлично смазанной машине пыток случился сбой. Стая кончилась. Накануне, по-видимому, издох последний -- седой вожак. Каспар был один, без привычной и осмысленной, медленной смертной казни, а иная жизнь, которую он, не читая, пролистывал, словно неусердный ученик, готовящий постылый урок -- эта иная еще даже и не начиналась.
Держась за сердце, он подошел к окну. Недавно было новолуние, и над предраcсветными, морозными полями тонко звенел острый серебряный серп.
LA, MMI
(1) Выдержки из стенограммы заседания сейма цитируются по изданию И.Ф.Шиллера и Л.А.Мея, том 3, стр. 440. М., ГИХЛ, 1956 г.
(2) Добровольческих отрядов.
(3) Через десять месяцев в Кракове при посредничестве Республики был подписан мирный договор. Статус Мемеля остался неизменным. (Прим. издателя)
(4) Женщины образованных классов герцогства были допущены к государственной службе -- с тем, однако, чтобы оне не смели получать бльшего жалованья, чем их чиновные же супруги; в тех редких случаях, когда это условие нарушали, Священным Синодом дозволялись разводы. Утверждалось, впрочем, что Его Высочеству было благоугодно издать сие уложение единственно вследствие великой убыли мужескoго пола в прошлую войну.