Проще: легко дать лен. И почти невозможно его вернуть. Более того, ленник, имеет право перейти вместе со своим леном к другому господину.
Вельможи в эту эпоху нашли противоядие - министериалы. Их право не ленное, и весьма разнородное.
***
-- Хорошо. Поняла. Иди. Стой. Не болтать и забыть. Понял? И запомни: ещё раз полезешь ко мне под платье - охолощу.
-- Чёрт! Мадам! Вы ж не так поняли! Я ж из лучших побуждений...!
-- Иди.
Ростислава задумчиво глядела в закрывшуюся за фон Зейцом дверь. Умён, сообразителен, не труслив. Есть надежда. Что будет верен. Пока не припрёт. Или - пока не предложат... больше.
Шелест платья и звук вновь открывшейся двери прервал её размышления. В комнату вошла невысокая крепкая женщина в скромном одеянии послушницы. Скромном по покрою, но любой понимающий в тканях и украшениях, сразу бы оценил стоимость такого наряда. Да одни жемчужины на застёжках её "амиго" (разрез у горловины платья) стоили хорошего городского дома!
-- Что за глупая спешка? "Незамедлительно"! Пожар, что ли? Уже темно, добрые люди отправляются в постель. И там добрым делом занимаются. Одна дочка моя... всякие несуразности несураздит.
Продемонстрировав своё недовольство, не не сильно, Софья Степановна Кучковна, бывшая княгиня Суждальская, матушка Ростиславы, тёща и официальная любовница дочкиного мужа Генриха Льва, подставила щёку для поцелуя, мимоходом цапнула оставленный на виду ларец с корчажками ароматных мыл - "ароматы Клеопатры", воссозданные во Всеволжске, приводили её в восторг - и по-хозяйски уселась за стол.
-- Это ещё хорошо, что мой-то, в смысле: наш, за день набегался по жаре. То гостей принимал, то приготовления к завтрашнему проверял. Замучился бедненький. Еле ноги таскает. Вот у меня и свободный вечер образовался. А если бы... а тут твоя вскакивает... немедленно! К герцогине! И что он бы подумал? И вообще: где это видано, чтобы дочь матери приказывала? Бего-ом... Мало я тебя в детстве порола.
-- Не успела. Замуж выдала.
Софья проглотила продолжение своей фразы. Неудачное замужество дочери было не её виной: сработали гос.интересы. Вполне осознаваемые и в приказном порядке формулируемые Бешеным Китаем - её тогдашним мужем Андреем Боголюбским. Но Софья не... не воспрепятствовала. Даже не пыталась. Другие вещи казались более важными.
-- Однако ж не дело, чтобы матери родной указывать, будто служанке...
-- Дочь князя вправе указывать дочери боярина. А законная жена полюбовницу мужа своего может и по щекам отхлестать.
Софочка вскинула голову, озлобилась, открыла уже рот... и промолчала.
За последний год с дочерью произошли удивительные перемены. Она перестала быть "овцой" - доброй, послушной, мягкой. Стала... "бараной" - упёртой, несдвигаемой. И не то чтобы всякое слово матери вызывала в ней отрицание. Но приняв решение, собственное, не с матушкиного доброго совета, а своё, Ростислава, не устраивая перебранок и скандалов, следовала ему.
Это раздражало чрезвычайно. Надавить родительским авторитетом - не получалось. Пыталась голосом. В ответ:
-- Иди остынь.
Пробовала слезами:
-- Велеть служанкам сухих портянок подать? Для воды вытирания?
-- Ты кому такое...?!
-- Тебе. Коль от безделья слёзы льёшь.
Сильно-то не поскандалишь - люди вокруг. А привлекать к себе внимание в Белозерских да Новогородских землях... Как-то ущемить дитя вздорное, к матушке родной уважение не выказывающее... приказать, там, в чулан, без сладкого или ещё как... Караван ведёт старый гридень Воеводы Всеволжского Ивашко. Гусак надутый! Вежества вот ни на столько! А ума-то и вовсе никогда не было.
Софья дала слабину в Варяжском море. Когда посреди серой морской пустыни начал крепчать ветер, когда на волнах - вот они рядом, за низким бортом кораблика, руку протяни! - появились белые пенные барашки, когда ушкуи начало качать и всё заскрипело... Софья испугалась. Начала дёргать кормщиков - поворачивай к берегу! А куда поворачивать-то?! Поставить ушкуй бортом к волне - точно перевернуться.
Паника требовала действий. А что делать - она не знала. Успокоилась только когда кормщик, взбешённый понуканиями пассажирки под руку и чувством подступающей опасности, рявкнул в сердцах:
-- Не ной! Дура! Глянь на госпожу нашу. Она-то делом занята, - и показал на соседний ушкуй.
Там, утвердившись на носовом помосте, без суеты и воплей, сосредоточенно молилась Ростислава.
Конечно, бабе-то и не испугаться на море в непогоду, когда и матёрые мужи бледнеют да крестятся, домашних своих вспоминают да обеты обещают... Ничего зазорного в таком испуге нет. Софочка вела себя естественно, природно. А вот дочка - неестественно. По-государеву. Страха не выказала, а вознесла молитву за спасение людей своих.