Горечь звучала в словах этого странного старичка. Раздражение от огромного объёма труда, времени, сил и эмоций, потраченных на скрупулёзное построение системы доказательств, ставших вдруг ненужными после пятнадцатиминутной беседы заморской девчонки, всего как третий день ставшей герцогиней.
-- Уверена, герр Шульц, что ты, вместе со всеми добрыми немцами, рад справедливому завершению спора о Майсене в пользу Саксонии. Закон восторжествовал.
-- Мда... так-то оно так... но меня выгонят со службы. Дело-то кончилось. Есть, конечно, другие. Но на моё место метят разные... молодые и благородные. А у меня нет ни высокого покровителя, ни имения, в которое можно было бы удалиться. Придётся искать место где-то... на подхвате.
-- Мне кажется, что ты хороший юрист. И ты работал с архивами Саксонии.
-- Да! Ваше Высочество, я работал с архивами империи! С решениями рейхстагов! Я указал на несоответствия распоряжений архиепископа Магдебурского - каноническому праву!
-- Тогда тебе надо уволиться со службы герцогу и перейти на службу ко мне.
-- Э... Ваше Высочество... А это... разные службы?
-- Безусловно.
-- А в чём будут состоять мои... задачи?
-- В исполнении моей воли, герр Шульц. И придании ей законообразного вида. Навести меня завтра ближе к обеду. И мы обсудим подробности.
Кивнув склонившемуся перед ней в низком поклоне своему будущему законоведу и крючкотвору, государыня прошествовала в свои покои.
Сумасшедший день, полная противоположность вчерашней скуке и безделью, наполненный скачкой и убийствами, дождём и пожаром, жгучей ненавистью одного собеседника и робкой надеждой на защиту спасённой женщины, измотал совершенно. Ростиславе едва хватило сил, чтобы сбросить платье на руки служанки, обтереться губкой с мыльной тёплой водой, и, переодевшись ко сну, упасть в постель.
Казалось, стоило ей только коснуться головой подушки, как её начали дёргать за плечо:
-- Госпожа. Просыпайтесь.
-- Какого чёрта?!
-- Утро уже. Вас дожидаются.
-- Кого там нелёгкая принесла?!
-- Э... ну... кандальников. Ваша милость.
-- К-кого?!
-- Еретики, душегубы. Епископские.
-- Прямо с утра?! О-ох, господи боже... Давай умываться и платье.
Выйдя в прихожую Ростислава остолбенела: вчера ещё чуть живая Фрида самозабвенно обнималось с молодым мужчиной в толпе пятерых оборванцев.
-- Нефига себе! - удивлённо подумала герцогиня, - при такой скорости ре... регенерации её можно одну оставить. Вместо тех пяти литовок в Гамбурге.
Фрида радостно обернулась к госпоже:
-- Это мой брат Иоганн! Единственный! Вы спасли его! Их поймали три дня назад! А сегодня выпустили! Они пришли поблагодарить Ваше Высочество!
Вчерашняя проездка под дождём болезненно отдавала во всём теле. А напряжение беседы с епископом - ватой в голове.
-- Присаживайтесь. Вас кормили?
В комнате стало как-то нехорошо тихо. Не враждебно, а недоуменно.
-- Я чего-то не то сказала? - удивилась про себя герцогиня, всё ещё пытаясь окончательно проснуться, - А, как говаривал Ваня - блин. Простолюдин не может сидеть в присутствии аристократа. А уж перед лицом герцогини... Ну и фиг с ними. В караване - все сидели. Стоя не гребут.
Встряхнула головой, прогоняя остатки сонливости. Повторила:
-- Присаживайтесь. У нас на Руси говорят: "В ногах правды нет". А зачем мне ваше враньё?
Освобожденцы расселись по лавкам вдоль стен.
Похоже, что успела вовремя - настоящих пыток к ним ещё не применяли. Поимка Иоганна объясняет жестокость необратимых действий палачей: мать и сестра стали не нужны.
Комната постепенно наполнялась: пара служанок притащили поднос - хлеб, сыр, куски холодной вчерашней кабанятины и кувшин с остатками рейнского. Беня старательно нёс поднос, изображая просто слугу. В том же духе заявилась и матушка: восемь кубков двух руках, типа: чисто помочь служанкам. Зыркнула любопытно по посетителям и, скромно потупившись, притулилась у стеночки.
-- За ваше здоровье и процветание, госпожа герцогиня.
Иоганн, явно признаваемый за старшего, поднял наполненный кубок.
-- Благодарю. Выпейте и поешьте.
Ростислава уселась на лавке напротив, привычным взглядом поймала глаза своих двух телохранителей, сегодняшнего вестового. Обеспечивающие на месте. Вздохнула и, зажав ладошки между коленками, неторопливо начала:
-- Твоя сестра, Иоганн, кое-что рассказывала о тебе и о катарах. Исключительно в превосходной степени. Я посчитала неразумным позволить столь выдающимся людям стать падалью в епископских застенках.