Это была ошибка.
Жена не может сказать такое мужу. Так. А уж в присутствии посторонних... Прямой ущерб чести славного герцога и, в его лице, всей славной Саксонии.
Если он не господин своей жене, то какой он господин? Не может порядок в своём дому навести - не сможет и в герцогстве. Не, нам такой герцог не нужен.
Это не конкретный план:
-- Нынче ночью пойдём и прирежем. Этого... Льва.
Это - чувства. Слухи и сплетни, общее мнение, воля шир.нар.масс, утрата личного авторитета.
"Личный авторитет - важнейший элемент системы сотрудничества, основанной на идее, что суверенность принадлежит монарху совместно с аристократией".
Ростислава смотрела в пол, высказавшись и отключившись от происходящего. Тут так болит! Окружающее - не интересно.
Она пропустила наступившую тишину, полную любопытствующих переглядываний придворных. Не заметила постепенного появления краски на лице мужа.
-- Дорогая, я велю тебе набрать свиту среди этих достойных саксонцев и саксонок.
-- Я же сказала "нет".
-- А я сказал "да"!
-- Ну и набирай! Себе! Сам!
Ростислава разрыдалась от... от гадостности. Всего. Глупого мужа, этих противных придворных, Саксонии, мира, собственного состояния... Слёзы потекли мгновенно, обильно.
Она рванулась убежать. И была остановлена рывком за одежду.
-- Вон! Все вон!
Рык Льва над её головой оглушил. Но не остановил: она пыталась вырваться, царапалась. От рывка супруга стукнулась затылком о спинку скамейки и почти сразу забилась в панике: герцог, разложив её на колене, полез под платье.
-- Нет! Нет! Что вы делаете!
-- Твоё своеволие меня утомило. Верно говорит духовник: мне следует чаще исполнять супружеский долг. И являть свои права. Дабы ты лучше знала своё место.
Ростислава отчаянно отбивалась. Но что может сделать шестнадцатилетняя девчонка против сорокалетнего мужчины? С опытом рукопашных схваток в пешем и конном строю, просто - вдвое тяжелее её?
-- "Если спор с мужчиной не даёт результата, ложитесь на стол переговоров" - да я уже лежу! Правда, не на столе, а на его коленях.
Некоторое время она молча, в смысле: яростно, пыхтя и заливаясь слезами, отбивалась от мужа. Но его рука всё-таки нашли край подола шемизы, забралась под одежду и ухватила за коленку. И выше... Отчего последовал очередной приступ паники:
-- Он доберётся! И поймёт! Что я не беременна! Что мы его всё это время обманывали! И тогда...
Она снова истерично забилась. Рогатка на бедре стукнула герцога по руке. Он заинтересовался непонятной деталью женского платья, пощупал, пытаясь понять предназначение этой детали дамского туалета.
При всём множестве подолов, задранных Львом за время его активной жизни, с таким он пока не сталкивался.
Вилка? Фиксатор? Расширитель? Измеритель? Удержатель? Для тонкой шейки?
Нескольких секунд паузы в процессе продвижения мужской руки по женской ляжке, оказалось достаточно: включилась думалка.
-- Ах, Генрих! Как я рада! Что вы, наконец-то, вспомнили обо мне!
-- Э... но ты же сама... мне передавали... чтобы я не предъявлял... права...
-- Да-да! Конечно! Это опасно для... для маленького. Но ведь есть же и другие... способы. Доставить удовольствие. Моему единственному, законному, могучему... Не здесь, конечно. Среди этой толпы...
Сейчас он меня поведёт. В опочивальню. А там лестницы, переходы, слуги. Ему придётся убрать руки. Я... споткнусь, голова закружилась. Нос придётся разбить до крови. Или ещё чего-нибудь. Только бы выбраться из этой... львиной хватки. За ляжку под платьем.
-- Какая толпа? Я их разогнал.
Нехотя убрав руку, отчего герцогиня на мгновение ощутила себя победительницей, герцог приподнял её, крутнул и поместил верхом на своих коленях. Беглый взгляд за спину показал ей, что, и в самом деле, придворных в притворе видно не было. Но проём, поддерживаемый двумя мраморными колоннами с великолепной чеканкой по меди на капителях, был ничем не закрыт.
Выяснять покинули ли придворные не только зону видимости, но и зону слышимости, в смысле: великолепный, богато и изыскано украшенный рыцарский зал, возможности не было - шаловливые ручонки венценосного супруга снова полезли под платье.
Панически пытаясь, сквозь ткань одежды, остановить ищущие руки супруга, Ростислава старательно изобразила похотливо-многообещающую улыбку, столь тщательно отрабатываемую с Цыбой перед зеркалами во Всеволжске, и, неотрывно глядя в наливающиеся кровью глаза мужа, сообщила:
-- О! Мой ласковый и нежный лев! Неукротимый и необузданный! Не спешите. Я всё сделаю сама. Для вас. Мой могучий и свирепый супруг.