В течение двух последующих суток девушке приходилось собирать всю свою волю, чтобы не упасть в обморок, но с тех пор она хранила глубокую признательность к странной подруге королевы-матери. Когда после смерти Кончини Леонору схватили, заточили в тюрьму, а потом казнили по обвинению в колдовстве, Элен очень горевала, страдая еще от своего бессилия и неспособности помочь несчастной. Оставалось лишь молиться, и она молилась, как, впрочем, и Мария, в глубине души стыдившаяся того, что она так много унаследовала от осужденной, и втайне от мужа заказавшая несколько месс за упокой ее души.
Что до гречанки, то мадемуазель дю Латц случалось обращаться к ней за мазью на успокаивающих травах от некоторых интимных недомоганий, которые ей доводилось испытывать. Визиты эти были обычно скорыми, поскольку у гречанки всегда имелся необходимый запас.
На этот раз, выйдя из лавки, она заторопилась обратно во дворец, однако в темной арке одного из домов перед ней откуда ни возьмись появился мужчина, лицо которого было скрыто причудливой маской, на которую была надвинута широкополая шляпа. Прежде чем она сообразила, что происходит, он прижал ее к стене с такой силой, что даже оглушил, и она вскрикнула лишь от боли, когда он принялся ощупывать ее корсаж и юбку руками в железных перчатках. Она с ужасом поняла, что попала в руки бандита, которого с наступлением сумерек так боялись встретить все женщины. Он оскорблял их, порой нанося весьма серьезные раны и даже уродуя жертв. Он был неуловим, и многие считали его дьяволом во плоти, никто не знал, кто он и откуда, этот мерзавец, которого народная молва окрестила Щупальщиком (подлинное прозвище).
От мучительной боли в груди Элен закричала, но он прижался картонной маской к ее лицу, не давая вздохнуть. Внезапно он сам вскрикнул и, прежде чем броситься бежать, отпустил девушку, и та упала возле стены, к которой только что буквально пригвоздил ее бандит. На грани обморока она жадно глотала воздух, и вдруг рядом раздался голос, окрашенный легким британским акцентом.
— Я не смог проткнуть его шпагой, так как боялся задеть вас, — произнес незнакомец, — но, полагаю, я ранил его достаточно серьезно, чтобы он не ушел далеко!
Элен увидела, что над ней склонился человек, показавшийся ей огромным, однако темнота проулка и широкие поля фетровой шляпы не позволяли разглядеть его лица. Он помог ей подняться и вывел к свету, так что ей пришлось спешно запахнуть плащ, чтобы прикрыть разорванное и запачканное кровью платье. Когда ее спаситель приветственным жестом снял шляпу, она отметила, что он был, пожалуй, самым красивым мужчиной из всех, что ей доводилось встречать. Он был высоченного роста, широкоплечий, но поджарый, на нем был черный замшевый камзол, оттененный воротником из белого гипюра. Он приблизил к ней свое лицо греческого бога, которое от абсолютной правильности спасал иронический изгиб выразительно очерченного рта. Густые светлые, слегка вьющиеся волосы были отброшены назад и падали на мощную шею. Тяжелые веки наполовину прикрывали голубые глаза, напомнившие ей своим цветом глаза Марии. Его одежда, высокие сапоги, перчатки с крагами, шляпа с кудрявым пером были самыми простыми, но выдавали в нем дворянина, и Элен зачарованно подумала, что не всякий принц может похвастаться такой статью.
Ее столь явное удивление вызвало у него улыбку, но взгляд при этом оставался серьезным.
— Видите вон там вывеску кабачка? — спросил он. — Это заведение недостойно вас, но пиво у них неплохое, а вы нуждаетесь в подкреплении.
— Вы англичанин? — спросила она.