После дозы таблеток я разрядился не скоро. Но вот, наконец, Серёжка щедро вознагражден за свой труд. Я чувствую, что не в состоянии подняться. Надо ведь вернуться. Вдруг Иришка уболтает Буденного, а меня в отделении нет? Пока собираюсь, Серёжка предлагает мне компромисс: как только я увольняюсь, он забирает меня к себе и прекращает свой опасный бизнес. Я не соглашаюсь: сегодня или никогда! Он выбирает второе.
А Ирина действительно сотворила чудо. Встретила меня у входа в корпус с вопросом: „Где тебя хрен носит?“ и уведомила о том, что у меня, наверно, еще что-то с пищеварением, и что Буденный решил за пару недель проверить и желудок. Он встречается мне, когда я иду к нему, дабы поговорить о моем пищеварении. Повторяет только что услышанное от Иришки. Я рассыпаюсь в любезностях. Конечно, он прекрасно понимает, что мой желудок болит примерно так же, как и его правый ус. Просто надо доделать работу в аптеке — проверка из Минска скоро. Дает мне две недели сроку, и я говорю, что постараюсь успеть, прекрасно осознавая, что там работы и на день не будет.
Целую ручку милой Иришки. Провожаю ее до ворот, когда она идет домой. Я теперь провожаю ее каждый день, когда она дежурит. Завтра она в ночь.
— И всё-таки, почему ты решила помочь мне?
— Так, нравишься. Просто ты не такой, как большинство.
А я и сам это знаю.
Ночью я никуда не пошел — спал без задних ног. Наутро заставили сдавать желудочный сок. Это что-то ужасное — глотать этот гадкий шланг, старый, затасканный, пропитанный соками старых вояк! Один на всех. Заставил медсестру мыть его при мне. Отходил я долго. В палате не было никого, все работали на огороде — там опять что-то выросло. Те двое тоже. Представляю, как им тогда хотелось заехать мне по физиономии! Когда уходили, глазищи аж сверкали. Ну и шланг им в рот!
А с Серёжкой всё кончено. Я не могу. Может, я действительно идиот какой-то? Ведь каждый вправе заниматься тем, чем хочет. Я же это сам всегда проповедую. А ему не разрешаю. Не могу же я ревновать его к анаше? Значит, что-то другое. Я боюсь его потерять, неожиданно, в самый неподходящий момент. Поэтому лучше сейчас. А вдруг это подействует на него? Ведь живут же люди на одну зарплату? Нет, он так не может. И откуда только взялась тяга к красивой жизни у провинциального мальчишки? Хотя, что я заладил? Всё уже кончено. В любом случае мы в конце концов расстанемся. Тогда чего же я боюсь? И всё равно больше не пойду. Я убедился в его любви, пусть теперь немного помучается… Господи, и почему мы так жестоки к тому, кого любим?
Весь день я пролежал в палате. Даже курить не ходил. Только пописать вставал. Под вечер сопалатники встревожились. Как это так: Димка два дня и две ночи никуда не ходит? Уж не заболел ли? Да пошли вы все, ничего вы в этой жизни не понимаете!
Иришка пришла. Ее голос я бы узнал из тысячи. То и дело в разных уголках отделения слышался ее строгий прокуренный баритон. Старцев гоняла только так. Попадись ей под горячую руку сам Буденный или начальник госпиталя — и их бы послала туда, куда мне уже хотелось пойти. Наконец, все угомонились, и я пошел к ней в гости. Ирка курила, прислонившись смазливой мордашкой к окну, и смотрела вдаль. Немного напугал ее. „И всё-таки, Ириш, я немножко не понимаю, чем же я не такой, как все? Лучше всех? Ну, это ты уж слишком! Чем же я лучше всех? Доставай лучше спирту, выпьем за то, что я лучше всех“. После двух стаканов до меня доходит. Влюбилась, что ли? Так я и знал! Только этого еще для полного счастья не достает! Хотя, если бы не это, не сидеть бы мне рядом с ней. Да, несмотря на то, что я каждую ночь к кому-то бегаю, она действительно любит меня. И хочет. Прям так и сказала: „Малыш, сделай одолжение, отымей разок-другой“. Я обалдел. Надька вторая! Ну, с той, положим, всё ясно. Нет, решительно ничего не понимаю в этой жизни! Третий стакан просто необходим. Тебя, Иришка, в отличие от жизни, я понимаю прекрасно, но ничем помочь не могу. Я педик, и у меня есть мальчик. Был. Никакого эффекта. Нужен четвертый стакан, но пить уже нечего… Она почти трезвая, а я пьяный вдрызг. Ир, неужели ты не понимаешь, что я не могу этого сделать? Просто потому, что не хочу. Ты всегда была и будешь для меня хорошим человеком, прекрасным собеседником. Зачем совокупляться физически? Мы же прекрасно понимаем друг друга. Пойми, после этого я не смогу относиться к тебе как прежде. Да и ты ко мне тоже… Она ласкает меня и постепенно раздевает под поток моих речей. Мне ничего не остается, как помочь раздеться ей. Я представляю вместо нее Сергея, и всё кончается хорошо — для нее. Правда, чуть не забыл вовремя вытащить, но успел всё-таки. Так что всё хорошо, если хорошо кончается. И не внутрь — она же не Серёжка.
Какое-то дурацкое состояние меня обуяло. Полное безразличие ко всему. Старшая сестра узрела, что я всё время лежу, и накапала Буденному. Тот вызвал к себе и сообщил, что с желудочным соком у меня всё в порядке, и поинтересовался делами в аптеке. Вот бы ему правду рассказать! Всё в аптеке нормально, в срок уложусь.
Не хотелось мне туда идти, но Родина сказала свое веское „надо“. Доделал я всё за день, с Сергеем не разговаривал. Под вечер Надька разоткровенничалась и поведала, что он очень переживает наш разрыв. Да что ты, милая, никакого разрыва не было! Если хотите, приду. Только пусть он придет и позовет.
Пришел и позвал. И я пошел. Вопреки сильному ливню и своему желанию. Я не знал, чего хотел. Полное и безысходное состояние дофенизма. Состояние нестояния души. И не только оной. Перелезал через забор и ловил себя на мысли, что не хочу идти в этот уже немилый голубой домик. И что мне там делать — ведь всё уже решено? Удивительный недостаток есть у меня, большой — я не меняю своих решений. Как дураки и покойники. К последним себя относить еще рано, а вот к первым — в самый раз. Еще не поздно повернуть обратно. Я на крыльце. Палец на кнопке звонка. Стою уже минут пять. Может, действительно больше не стоит причинять боль ни себе, ни ему? Интересно, что он сейчас делает. Смотрит „ящик“? Лежит? Курит? Пьет? Хотя какая разница? Вот сейчас я позвоню, и он ринется к двери. А может, пойдет не спеша. И здесь разницы никакой нет. Я понял, почему я вновь у его дома. Это привычка. Меня тянет сюда ностальгия по первым нашим ночам, которых уже не вернуть. Вот и сейчас я пришел, подсознательно надеясь на то, что всё будет, как в первый раз (без Надьки, конечно). Привязался я к этому голубому дому. Надолго. А в воспоминаниях — навсегда. Ладно, всё. Звоню.
Открывает быстро. Значит, почти бежал. Значит, ждет. Значит, любит. Молча пропускает вперед и закрывает дверь. Трезвый. Предлагает поесть. Я не хочу. Ни есть, ни пить — ничего. Сидим, смотрим друг на друга и молчим. Первым не выдерживает он. Хочет выяснить, не изменил ли я своего решения. Нет, малыш. Я знаю, что рано или поздно потеряю тебя. Уж лучше сегодня. Эта ночь для нас последняя. Скоро ты уедешь в Казахстан, привезешь кучу новых впечатлений и товара и очень скоро забудешь обо мне. Я же буду помнить тебя всегда. Я благодарен тебе за то, что ты спас меня от беспросветного одиночества, спас от самого себя. Без тебя я был бы совсем другим. Ты помог обрести мне уверенность. Теперь я знаю, чего я хочу (вот интересно, а чего же?) У тебя еще всё впереди. Дай тебе Бог постигнуть настоящее счастье. Оно ведь наверняка не в деньгах. Прости.