Я показал глазами, куда следует следовать. Мыш зашел первым, я — вторым. Щеколда привычно взвизгнула, наивно полагая, что я опять буду мастурбировать. Дура! Видишь, я не один — я со своим парнем. Ты такого еще не видела. Хотя, черт тебя знает, ты здесь наверняка со времен первой мировой висишь… Об этом я думал, пристально глядя в развратные мышиные глазки. Семён ждал. Или не знал, с чего в таких случаях начинают. Унитаз в этой параше отсутствовал, поэтому „а-ля первый раз в армии“ изобразить было невозможно. Я положил руки ему на плечи. Медленно, но уверенно спускались мои клешни всё ниже. Одновременно я приседал, пока не оказался на уровне рта с предметом, который не ждал предстоящей пенетрации. Он спокойно дремал и начал оживать лишь от трения о подбородок. Жадный до всякой гадости рот обхватил его (предмет) вместе со штанами.
— Это что, вместо гандона?
— Да нет, просто ТАК я давно не пробовал.
Но штаны были невкусными. Руки, шмонавшие ягодицы, сдернули невкусное препятствие, ноги упали на колени, и рот всецело завладел мышиным хвостом. Я чувствовал его пульс! Я считал его. Под сто сорок! Руки привели в движение упругие ягодицы. Фрикции Мыша заметно уступали пульсу по частоте, но было всё равно здорово. Сопение вскоре уступило место стонам, сердце готово было выскочить, но в это время выскочило другое. Ага, вот и мой обед! Порция была большой. Значит, вчера вечером не дрочил, представляя меня. Ничего, теперь будешь! Первое, второе и десерт одновременно стекали по подбородку и смачивали мой кулак, который разогнался в темпе, близком к пульсу. А вот и я… Всё! Свершилось! Как же здесь плохо пахнет! Иди быстрей… „Тихий час будет щас…“ Его рука бередит мою шевелюру. „Чай, теперь твоя душенька довольна?“ — вопрошает он словами Золотой Рыбки. На данный момент — да. Все части тела, кроме носа, получили хорошую разрядку. Теперь можно и поработать. Я выталкиваю Семёна из клозета, и мы идем в разные стороны. Я — в класс, а он растворяется в тихом часе.
Мишка предлагает поесть и выпить пивка. Я не хочу запивать свой обед всякой гадостью. Отказываюсь и ловлю по этому поводу его недоуменный взгляд. Да-а… Я представляю, как бы ты посмотрел на нас там… „Ну ладно, уговорил, давай пива!“
Я захмелел. От пива. Конечно, от пива. От чего же еще? А что дальше? Не знаю, но спрашиваю Мишку, придет ли он в класс после ужина. Вопрос риторический. Зачем? Он собирается поспать. И так сегодня выполнена недельная норма. Шутит. Шути себе на здоровье, а я после ужина выполню месячную. Я столько ждал этих часов после ужина! Я приду сюда. И не один. И никто об этом не узнает. Я отдамся ему прямо на своем стенде. Он войдет в меня весь. И мы сольемся в единое целое. Он, я и стенд…
Рыбу, предложенную к ужину, я исправно проглотил. На сей раз за моим столом сидел майор, который уже успел получить отказ от перепихона в шахматы. Я сослался на несоизмеримый стыд, в пучину которого меня вчера опустили за каких-то восемь партий. Прозвучало убедительно. Но, оказалось, что в этот вечер обломами одаривал не только я. Мышонок к ужину не вышел. А я побоялся зайти к нему в гости. А что я спрошу? „Когда пойдешь меня трахать?“ Или „Почему не вышел ужинать?“ Он бы наверняка сострил что-нибудь в ответ. Так, наверно, даже лучше. Отымеешь меня завтра. Или когда-нибудь. Но то, что отымеешь — это точно. Воспаленный мозг начинает рисовать картину совокупления. Бегу в класс. Хочу кончить именно на месте предполагаемого греха. Ложусь на стенд и кончаю почти сразу, умудрившись разбрызгать добро мимо начертанных букв. Это суррогат. Не думал, что день так неважно кончится. Сквозняки ходят по классу. Это обрывки Ветра Обломов.
Мы пришли на следующий день вечером. Весь день я просидел с ним перед клумбой. Травили анекдоты. Я усердствовал, рассказывая анекдоты про педиков — бородатые, зато актуальные. Семён старательно избегал говорить о вчерашнем. Вопросы типа „Тебе понравилось?“ застревали в глотке. После ужина я вкрадчиво предложил пройтись. Ноги сами привели нас к двери. К той же самой двери. Не класса — туалета: ему хотелось помочиться. Там-то я его и зажал. „Стряхни хорошенько, я не люблю вкуса мочи“. Целую в шею и стряхиваю ему сам. На „Спасибо“ говорю „Пожалуйста“.
А вот и стенд. Ни единой буковки со вчерашнего дня не прибавилось. Оказалось, что от синего больничного костюма фон стал слегка голубым местами. Мишка в обед спросил, не трахали ли меня на стенде. „Ну что ты?!“ Я даже обиделся. Кто ж на стенде отдается? Я бы выбрал другое место.
Мы обнимались стоя. Потом на полу, устланном зимними больничными пальто. Потом лежа там же. Я сосал, закрыв глаза. Он, с закрытыми глазами, спустил почти мгновенно. Ну вот еще новости! Мы так не договаривались! А кто меня будет иметь? Может, еще раз, а то я не распробовал? Нет, хватит. Хорошего человека должно быть мало. А не то быстро надоест.
Мне всё это разонравилось. Не буду я больше с ним. Холодный, как лед. Как Облом. Классическое воплощение облома… Может, я не так сосу? Фу, какие глупости! Он делает мне одолжение. Удовлетворил свое любопытство и не хочет идти дальше, за новыми ощущениями. Всё, я на него обиделся! Не буду больше с ним разговаривать. Два дня работаю почти без еды. Кормит Мишка. В столовую не хожу — не хочу видеть. Хоть бы тебя выписали! Приходит сам. Говорит, что глупо на что-то обижаться. Умом я это понимаю. Вечером опять наматываем круги. Дом с классом обходим скорее из-за моего нежелания. Я не хочу ничего иметь с роботом.
Мышонок очень мил. Иногда рассказывает интересно. Да, мне хорошо с ним таким. Голубизну не трогаем. Анекдоты на эту тему кончились. Пытался я было выдумать парочку, да не получилось. И зачем? Вот он — анекдот ходячий. Близок хрен, да в рот не положишь!
Вечером в субботу мы опять оказались в классе. На улице было прохладно. „Не замерз твой хвостик, Мышонок? Давай, я его погрею“. Вот тебе новая нора, обильно смоченная слюной. Мне почему-то больно. Я мысленно сравниваю свою дырку с футболистом, который в ожидании важного матча просто „перегорел“. Ему опять приходится кончать мне в рот. Оба знаем, что это в последний раз. Больше этого не будет. Потому что этого не может быть никогда.
Воскресенье я провел в кровати. Отчасти простыл, отчасти всё надоело. Аппетит вновь пришел во время еды. Кто бы мог подумать, что моя судьба так счастливо сложится? Хвала Богу и спасибо Мишке! Бегал бы я сейчас за водкой вместо Ростика или что-нибудь в этом роде. Именно в то воскресенье я понял, что вряд ли выдержал бы выходки „стариков“. Этот груз слишком сильно давит. Постоянно быть начеку, ждать ударов исподтишка… Да еще эти дегенераты командиры. Ни одного человека! А здесь — уже ставшие родными Семён с Мишкой. И отчего же тогда хандра? Ладно, завтра не буду.
Завтра было так же. И послезавтра тоже. Мишка привел показать Сергея. Это наш новый коллега. Будет помогать нам с технической стороны. Это не конкурент, значит, я могу поваляться еще, ссылаясь на вновь выдуманные болезни.
Назавтра случилось выздоровление. Почти чудо! В отделении появился новый доктор. Мой доктор. Только мой. Сашка ворвался в мою уже ставшую скучной жизнь как смерч, ногой открыв дверь палаты. Я дремал. Очнулся от стука. Он не мог открыть иначе. В одной руке — ведро, в другой — тряпка и бутылочка. Он пришел мыть окна. Я видел его раньше, но не мог вспомнить, где и когда. Я видел его в своих снах. Кроме того, он здесь лежал однажды. Выписали его три недели назад, а сейчас обратно стало плохо. И вот он здесь. Я язвительно спросил, неужели в этом возрасте взаправду может болеть сердце. Или он такой же, как и я? Откровенность моя Сашку слегка смутила. Конечно, и он слегка преувеличивает степень своих недугов, но только чуть-чуть. Он углубился в работу. Проворные руки заскользили по стеклу. Выглянувшее солнце осветило его прекрасную фигуру. Среднего роста, волосы ежиком. Беленький. Губки слегка пухлые. Носик — просто обворожительный. Щурится от отражения. Я тоже прищуриваюсь, закрываю глаза. Страшно! Сейчас открою — а его нет. Вдруг это действительно видение? Приоткрываю один глаз. Здесь! Переходит на второе окно. Грациозно вскакивает на подоконник. Христосе, я же люблю его! Да, это Он! Это Его я ждал. Это в ожидании Его была такая депрессия. Я чувствовал Его приближение. Я вижу Его, такого реального. Это Он, очищающий окно от пыли со старых отставных мешков, приносит свет. Я готов целовать эти руки. Я готов опуститься перед Ним на колени в самом грязном и вонючем клозете. Я готов на всё ради одной только Его милой улыбки… Бред! Всё — бред. Иду курить…