В этот вечер он был со мной, мы шли по заранее намеченному мной маршруту и говорили о влиянии погоды на потенцию. Он плакался мне, что весной, особенно в солнечные дни, ему бывает нестерпимо плохо от воздержания. Неделю назад мальчика, удовлетворявшего Алика, выписали. И, как назло, всю эту неделю стояли ясные весенние деньки. Неистово ревели кошки и их женихи, снег начинал таять — нормальный конец нормального марта. Я позволил себе немного поиздеваться по поводу отсутствия у моего собеседника дырки для удовлетворения его низменных потребностей, на что Алик снова пригрозил поставить меня на место бедного парня. Я как бы в шутку сказал, что не прочь выполнить его обязанности, но только один на один. Глаза его тут же заблестели. Наверно, в них отразился последний луч заходящего солнца. Он остановился и с нежностью посмотрел на меня, как мартовский кот. И я услышал то, что мне часто приходилось слышать дома. Одну-единственную фразу: „Я тебя хочу“. „Аналогично“, — весело ответил я и показал Алику ключи от процедурки. Поддавшись обоюдному желанию и боясь, что мы просто не успеем насладиться любовью до утра, мы бросились почти бежать в сторону нашего корпуса.
Я бесшумно закрыл замок на двери и опустил шторы. В кабинете воцарился полумрак. Не знаю, сколько времени мы целовались, но когда на мгновение прервались, было уже совсем темно. Кровать, которая изо дня в день доставляла Алику столько неприятных ощущений, на сей раз принесла ему полный кайф. Мы уже давно разделись, но я не решался начать первым. В голове всё-таки зудила мысль о том, что наша будущая тайна стараниями Алика может стать достоянием всех. В конце концов я отбросил эту мысль, полностью отдавшись судьбе, а заодно и Алику. Тело у него действительно было настолько упругим, что одно только это вводило меня в экстаз. Я прильнул к его груди и попытался вспомнить, как я питался восемнадцать лет назад. Алик немного отличался от кормящей матери, поэтому молока я не дождался. Зато очень быстро получил изрядную дозу чего-то, очень напоминавшего молоко, в другом месте. Это было просто сумасшествие, когда он начинал неистово хохотать при последних приливах оргазма. Я зажимал ему рот, боясь, что нас услышат и захотят присоединиться. Мне же было хорошо и так. Кусая мои ладони, он продолжал биться в конвульсиях. Его орудие не знало покоя, чему я не мог не порадоваться. Особенное удовольствие он испытывал, когда я садился на его упругий конец и беспрестанно ерзал на нём до тех пор, пока Алик снова не начинал смеяться. Мне хотелось снова и снова удовлетворить этого деспота, который не так давно был мне просто омерзителен. После шестого взрыва смеха Алик изъявил желание поспать. Я предложил ему отдохнуть до утра прямо там, на процедурной койке. Особых возражений не последовало, и уже спустя мгновение мой кобель мирно посапывал. Когда стало уже совсем светло, я перевернул его на живот, и он почувствовал, что ему сделали самый болезненный в его жизни укол…
Новый день начался для меня с утреннего минета. Воспользовавшись тем, что все старпёры ушли на утренний променад, Алик незаметно проскользнул в мою палату. Он резко поднял меня и встряхнул так, что я сразу забыл, что мне снилось. Подведя меня к выходу и приставив ногу к двери, дабы избежать проникновения в палату чуждого элемента, он приспустил штаны. Славно потрудившийся ночью аспид вновь, как пионэр, отдавал „салют“. Через пять минут снова раздался взрыв смеха, когда аспид устало проплевался мне глубоко в глотку. Умывшись, я пошел работать вместе с Аликом, который теперь неотступно следовал за мной.
За время моего присутствия в кардиологии контингент пациентов неоднократно менялся. Теперь единоличным лидером был Алик. Не скрою, мне было приятно считать себя „первой леди отделения“. Не обращая внимания на продолжавшиеся массовые избиения вновь поступивших, полковник направо и налево раздавал приказы, направленные прежде всего на улучшение благосостояния его родного отделения. Но я не замечал этого ублюдка с тремя звездами. Моим богом был Алик. Он, кстати, сильно изменился после того, как первый раз побывал в процедурке ночью. По ночам он игнорировал тусовки в солдатской палате, передав бразды правления менее циничным товарищам. Он обнаглел до того, что запросто приходил в мою палату ночью и, раздевшись, прыгал ко мне в койку. Скрип кровати не мог разбудить моих соседей, которые, наверно, во сне переживали то, что творилось у нас наяву. Даже раздававшийся среди ночи раз по пять-шесть смех моего парня не пробуждал ветеранов Советской и еще Красной армии. Мне хотелось целовать его и всецело, без остатка, ему отдаваться. Еще было бы лучше, чтобы он вообще из меня не вылезал. Каждый час, каждую минуту мне необходимо было, чтобы рядом был ОН, такой циничный и жестокий со всеми, и такой ласковый и милый со мной. Казалось, что в отношениях со мной он выплескивает всю нежность, нерастраченную в общении с сопалатниками да и людьми вообще.
Окутанный пеленой счастья, я не заметил, как земля освободилась от снега, а я — от последних следов экзекуции. Из тех ребят, которые были свидетелями моего „введения в свет“, остался один Алик. Постепенно уезжали те, кто должен был уходить на дембель. Их заменяли в основном только что призванные ребята, которые раньше других почувствали почти что свободный госпитальный воздух. Молодежь была шустрая, и Алику приходилось прикладывать немало усилий, чтобы удержать власть в своих руках. Всё реже он уделял внимание мне. Скорее всего, это было связано с приближением срока его дембеля, хотя другая причина наверняка таилась в том, что Алику была необходима свежая струя.
Мне было плохо, я не знал, что следует предпринять, дабы удержать около себя неистового самца. В поисках выхода из непривычной для меня ситуации я бродил по госпитальным дорожкам. Не только в поисках выхода, который не могли подсказать вовсю раскаркавшиеся городские птицы — теплилась надежда, что я смогу отвлечься от мрачных мыслей при помощи нового флирта. Склонив голову и раскинув уже изрядно отросшую сексапильную челку, я смотрел под ноги, не забывая при этом оценивать всех встречавшихся на моем пути парней. Когда я пошел на пятый круг и проходил мимо своего корпуса, на глаза мне попался чудный мальчонка, который тоже, видно, вышел прогуляться. И, как мне сразу показалось, с теми же мыслями, что и я.
Приблизившись к нему, я попросил его остановиться и составить мне компанию. Он согласился, и уже на втором круге я знал о нем всё. Толика привезли в госпиталь ночью с сердечным приступом. В рядах доблестных защитников Родины он был лишь три дня. Я мысленно похвалил своего нового знакомого: надо же, нашелся человек, который перещеголял меня в искусстве сотворения фиктивных диагнозов! Голос Толика звучал ровно и спокойно. Сам он напоминал маленького бурундучка. Его интересовала прежде всего жизнь отделения, и я в точности повторил то, что когда-то мне советовал Алик. Анатолий возмутился, узнав о коварстве полковника. Он пообещал не поддаваться на его провокации. С мрачного я перевел разговор на более светлый — вернее, голубой. Решив проверить Толика, я стал расписывать ему бесчинства гомосеков в отделении. Мой рассказ нисколько не испугал его. Правда, я также не заметил, чтобы он его заинтересовал. Решение атаковать я принял по окончании третьего круга. Когда мы поднимались по лестнице, ведущей в наш корпус, я откровенно признался, что я и есть один из двух бесчинствующих гомиков, и что второй наверняка будет рад появлению новенького. Крепко взяв Толика за руку, я повел его в лифт и нажал на „стоп“. Присосавшись, как вампир, к его шее, я слышал прерывистое дыхание и бешеный стук наших сердец. Немного надавив на его плечи, я заставил его присесть и открыть рот. По неопытности он пустил в ход зубы, и мне пришлось погрузить свое орудие до самого основания.