А где-то там на горизонте огромная грозовая туча. Чёрная. Страшная. Она движется прямо на меня, и я ничего не могу ей противопоставить, потому что не знаю, что она мне несёт, какую кару приготовила на этот раз.
Плевать…
Я не остановлюсь. Уже нет. Теперь, когда осознала, что предел моих сил и возможностей ещё не достигнут, а с паническим животным страхом всё-таки можно бороться, даже если борьба эта будет невыносимой, тяжелой, выжирающей до основания остатки едва живого нутра… я не могу позволить себе сдаться. Да, я всё такая же слабая. Всё та же трусиха, наивная и глупая. По-прежнему неспособная ни на что другое, кроме как цепляться за чью-то жизнь, ползти следом в надежде, что меня спасут. Но уж лучше так, чем возвращаться к уютному, отчасти спокойному, отчасти комфортному прошлому.
Меняться и ломать себя всегда тяжело.
Я знаю…
Уже проходила это. Не раз.
Останавливаюсь у письменного стола, открываю верхний ящик. Взгляд замирает на старинной потрепанной временем обложке известного романа Агаты Кристи. Перед отъездом я нагло стащила его из небогатой книжной коллекции того дома. Едва ли владельцы заметят эту маленькую пропажу, а даже если и заметят… Отчего-то меня совершенно не мучают угрызения совести, ведь раньше я никогда не позволила бы себе чего-то подобного. Стащить книгу из чужого дома. Кто-нибудь, возможно, заметит: пф, подумаешь, какая-то книга… но для меня, папиной дочки, выросшей на незыблемых правилах о том, что такое хорошо и что такое плохо подобная выходка была странной, необычной, ломающей стереотипы о самой себе. И всё же угрызений совести я не чувствую.
В голове на фоне жужжащего роя иных более важных эмоций и мыслей, вдруг цепляюсь за то, что раньше я очень любила читать. Очень много и часто. А потом любила пересказывать прочитанную вновь книжку папе. Наверное, любовь к книгам мне передалась тоже от него, была заботливо и усердно вложена в мою черепную коробку, как и многое другое. Быть может, таким образом через меня он пытался искупить все те неправильные и ужасные вещи, что успел натворить, а быть может, ему просто нравилось контролировать меня, лепить из меня то, что всегда радовало бы его глаз.
Хм, раньше я очень любила читать.
Раньше…
А теперь? Теперь, когда вездесущего и вечно присматривающего за тобой папы нет рядом, что ты любишь, Лера? Осталось ли хоть что-то из того, что было у тебя тогда, в далёком прошлом?
Нет. Не знаю…
Теперь я не знаю, что люблю, а что нет…
Рука сама тянется вглубь ящика, кончики пальцев нащупывают кусок холодного металла, вызывая в теле россыпь мурашек. Пистолет ощутимо тяжёлый. От него буквально разит смертью, вяжет на языке отчётливым привкусом металла, пороха… и крови.
Это разумеется не то, что говорил Андрей, совсем не под рукой, но пока что я не готова спать в обнимку с оружием, как это делал ещё в доме мой неожиданный сожитель и новый любовник.
Пытливо рассматриваю резкие, грубые, и в то же время такие идеальные очертания оружия, чувствуя внутри будоражащее предвкушение, извращённое чувство…
Радости?
Странно, наверное, реагировать так на штуковину, которая создана, чтобы отнимать жизни. Разумеется, можно допустить, что в иной ситуации эта идеальная металлическая конструкция смерти способна спасти кого-то, защитить (как сейчас меня), уберечь что-то действительно важное. Но, так или иначе, она может дарить лишь боль, ужас, отчаяние, смерть. Независимо от того, насколько благими были изначальные намерения.
Артём говорил, что благими намерениями мостится дорожка в ад.
Конечно же, эти слова принадлежат какому-то более умудрённому жизненным опытом человеку, чем мой брат, однако даже так они более чем верны. Ибо если бы он сам не следовал когда-то давно этим благим намерениям, то, возможно, сейчас не лежал бы под тяжестью сырой земли рядом с нашими родителями. Где-то там, в веренице, кажется, что бесчисленных могил, в объятьях мрачного, промозглого массива деревьев.
Хотя вернее будет сказать, что в могилу его завела скорее жажда мести материализованная впоследствии из страха и чувства вины, чем те самые благие намерения. Ведь он забыл обо мне. Бросил меня одну… А страх и вина крайне заразны, особенно когда внутри тебя уже не осталось никаких ресурсов, чтобы бороться с этой чёрной трясиной.
Провожу пару раз большим пальцем по рукояти, возвращаю пистолет обратно в стол, машинально поправляю книгу, задвигаю ящик и, выключив настольную лампу, иду в кухонную зону. Кипячу воду в чайнике, завариваю крепкий чёрный кофе.