Что же связывало этих боящихся друг друга людей? Простая необходимость во взаимных услугах. Воронин был незаменимый труженик, ибо работал, как вол, за маленькое сравнительно вознаграждение, а издатель был необходим Воронину, как простой работодатель, капиталист. И эти люди, при всей неприязни друг к другу, при постоянных тайных опасениях и взаимном недоверии, не расходились.
Их отношения осложнялись еще присутствием третьего сотрудника -- репортера Васьки.
Васька имел вполне самостоятельный взгляд на газету; он видел в ней одну цель: "пробирать", "продирать с песком" -- как он выражался -- и сообщать исключительно пикантные новости, кровавые ужасы и невероятные случаи, и в этом отношении проявлял некоторую солидарность с хозяином, который постоянно твердил:
-- Ради Бога, побольше смеси и поменьше отвлеченных рассуждений!..
"Васька стоял в оппозиции к секретарю и в фаворе к хозяину. Издатель верил в Ваську больше, чем в самого себя. По временам, когда на издателя нападала "пьяная линия" и он не появлялся в редакции в течение цельной недели, -- Васька присматривал за секретарем и, в случае чего, моментально докладывал если не хозяину, то хозяйке. В это время Васька поднимал голову: его походка, тон, отношение к типографским служащим совершенно изменялись, делаясь величественно-снисходительными. Васька брал в руки "Московский Листок" и ножницы и, непринужденно расставив ноги в стороны, сидел в кресле за редакторским столом и сердито посматривал на секретаря.
Положение Воронина было мучительно-тяжелое. Страшные муки совести испытывал порой Воронин. Его грызла эта совесть при мысли, что, работая при таких условиях, он делается невольным сообщником кое-каких пакостей, играет в руку темным элементам, покрывает прохвостов и мошенников. По временам на Воронина находила страшная тоска, и он печально, вяло и неохотно ходил в редакцию, а оттуда возвращался измученный, усталый и злой. Упавши на кровать, он отказывался обедать и по целым часам лежал молча, с обращенным к стене лицом. Он думал о том, куда уйти и что делать?
А уйти было некуда, и никакого дела, кроме "свободной профессии" провинциального литератора, найти не представлялось возможности. Не было даже возможности сняться с места и уехать куда-нибудь: жена постоянно хворала, было уже двое ребят и очень много долгов -- они жили "вперед"...
Оставалось одно: направить весь свой ум, всю свою тактичность, энергию и хитрость на то, чтобы в газете не проскальзывало какой-нибудь чрезмерной пакости или подлости. На это и тратились, главным образом, силы и способности Воронина...
Когда пакость все-таки проскальзывала, -- Воронин прибегал к успокоению посредством алкоголя...
Зато, когда хозяин впадал в "пьяную линию", секретарь утолял свою литературную жажду... Однако, и в этом случае приходилось вести тонкую политику. Желая гарантировать себя от доносов газетного молодца Васьки, секретарь умеренно распускал вожжи, давая Ваське некоторую свободу ругаться и лягаться. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Васька был удовлетворен, смягчен и растроган и не бегал к хозяину, когда натыкался в сводке на резкие обличения заказчиков типографии, городского головы и приятелей издателя. Васька только задумчиво тряс головою и произносил:
-- Ну, и нагорит же нам с вами!
-- Ничего... Нельзя!..
-- Вы бы уж почище! -- согласился Васька. -- Все равно, семь бед -- один ответ... По-моему, уж если продирать, так продирать с песком. Ну, и я всыпал же содержателю "Батума!"... Не прочихается...
Вступив в некоторый компромисс с Ваською, Воронин делался полновластным лицом в редакции и спешил "насладиться". Газетка временно изменяла свою физиономию, принимала приличное обличье серьезной и искренней представительницы местных нужд и интересов...
Но вот появлялся издатель. В редакции наступало затишье. Васька говорил робко, кашлял в кулак и ходил на цыпочках. Наборщики ежились. Секретарь делался чрезмерно серьезным и молчаливым... Мало-по-малу все "беды", которые натворил Воронин в отсутствие хозяина, раскрывались и выплывали на поверхность. Хозяин становился день ото дня мрачнее, пыхтел все громче, швырял вещи и наконец "разряжался".
Начинались объяснения с секретарем. Сперва кричал только издатель, потом начинал кричать и секретарь. Васька незаметно, как-то боком, удирал из редакции и притворял за собою дверь.