Дойдя до двери, Крюков остановился, подумал и вернулся. Бросив плед в сторону, он подсел, в пальто и шляпе, к столу, взял лист бумаги, перо и начал быстро и некрасиво писать:
"Удаляясь со сцены жизни, я хочу вам, господин Игнатович, сказать несколько слов на прощанье. Без злобы, без всякой неприязни к вам я скажу вам эти последние слова. Да, хотя мы с вами и расстались врагами, но ведь это была ошибка, ужасная ошибка!.. В сущности, мы друзья, в ослеплении не узнающие друг друга. Ведь смешно, мой хороший, честный юноша, еще самому себе создать врагов из людей, с которыми связан общим интересом, общей задачей жизни -- послужить, по мере сил своих, униженным и оскорбленным. Я хочу вам сказать еще, юноша, что вы были жестоки и бессердечны ко мне, старику... Пусть я -- психопат, никуда негодный человек, инвалид, смешной на ваш взгляд и окончательно бесполезный... Но ведь я отдал всю свою жизнь, с ее юностью, молодостью, с ее житейскими радостями и благополучием, на служение идее, которая делает нас братьями... Пусть все мое прошлое -- одна сплошная ошибка, мираж в ваших глазах, но ведь для меня-то это прошлое -- все, чем я жил и чем был жив... Вы еще молоды, и Бог весть, что выйдет в будущем, когда ваша голова станет седой и лысой, как у меня... Быть может, на смену вам придут новые люди, которые признают ваши взгляды и вашу деятельность тоже ошибкой... Как все это знать? Надо все это принимать во внимание... Я, действительно, больной и исковерканный человек, но неужели я был достоин такого оскорбления? Я вам и сам скажу: да, я болен, болен и нравственно, и физически и никуда не годен... Вы меня оскорбили и этим оскорблением только напомнили мне о том, что я знал и о чем давно думал, а именно о том, что моя песенка спета, и больше мне нечего делать. И моим последним делом я считаю последний братский, товарищеский совет вам, совет искреннего друга: не будьте жестоки к людям!.. Исправляйте ошибки, но исправляйте их осторожно, щадя человека; не думайте, что это легко и просто... Передайте мой последний привет вашей сестре и скажите ей то, чего я никогда ей не говорил: скажите, что когда-то, давно-давно, двадцать лет тому назад, я любил ее чистой, святой любовью юности и сохранил память об этой любви незапятнанной до последних дней моей жизни. Д. Крюков".
Написав все это, Крюков начал искать конверт, но конверта не было. Подержав в дрожащей руке свое письмо, он изорвал его вдруг в клочки, упал на стол головою и горько, как маленький ребенок, расплакался, обливаясь теплыми слезами...
И не было у него сил подняться с места, и не хотелось вовсе подниматься... Так тяжело было шевельнуть рукой и поднять голову...
Когда вошла хозяйка, чтобы сообщить постояльцу, что за ним прислали из типографии, она испуганно остановилась в дверях: постоялец лежал на полу, в пальто: шляпа и плед валялись тут же. Осторожно на цыпочках подошла она к Крюкову и, нагнувшись, заглянула в его лицо...
Это лицо, измученное, истощенное, искривленное судорожным сокращением лицевых мускулов, со впалыми щеками и с резко очерченными глазными орбитами, с сухими, побелевшими и слегка раскрытыми губами, совершенно напоминало мертвеца... Но постоялец дышал учащенным темпом, из углов глаз его медленно скатывались слезы, а пальцы рук тонкие, желтые какие-то, дрожали и сгибались.
-- Дмитрий Павлыч!.. Что с вами?..
-- Мне хочется спать... -- тихо прошептали губы больного.
-- Да вы разденьтесь! Лягте на постель!..
-- Хорошо... -- больным, слабым голосом сказал Крюков, шевельнул ногами и сделал попытку сесть...
Но силы его совершенно ослабли, и он снова медленно опустился на пол.
-- Ну, держитесь за. меня!.. Вот так!.. Тихонько!..
Крюков, не раскрывая глаз, на коленях, дополз при помощи хозяйки до постели и с ее же помощью улегся.
-- Вам бы надо покушать!.. Целые сутки в рот ничего не брали... Конечно, человек ослабеет... Разве можно?!.
Но Крюков, шевельнув губами, попытался сделать рукой отрицательный жест и отвернулся к стене.
-- Ну, усните!.. Сон подкрепит маленько силы-то! Я уйду... Не послать ли Володю за вашим знакомым доктором?.. -- шепотом спросила она, возвращаясь к постели.
Но Крюков молчал и не шевелился.
-- Ох, Господи! -- вздохнула хозяйка и ушла, осторожно притворив за собою дверь.
-- Болен он, не может, -- сказала она типографскому мальчику, присланному секретарем редакции за корректором.
-- А что сказать велел? Какой ответ будет?..
-- Скажи, что болен. Что же человека беспокоить?.. Он заснул теперь...
Спустя час, мальчик снова явился.
-- Секретарь сказал, что если он не придет сегодня, то другого наймут!..