– Откуда у вас эта шапка? Твоя тетушка спецагент с доступом к секретным разработкам?
– Семейный раритет. – пожимает плечами Лада. – В детстве я думала, что это цилиндр фокусника. Что когда-то давно в прошлом из него, как из бездонной бочки, под рев толпы доставали кроликов, голубей и бессчетное количество цветов для каждой из дам, сидевшей в зрительном зале. Вот только теперь он явно сломался. Вместо птиц и цветов в нем поселилась тьма, но он по-прежнему бездонный. Сколько ни бросай, ты никогда не набьешь его доверху, но и вытащить назад ничего нельзя.
– Потрясная штука... – шепчет Максим, в его голосе столько трепетного благоговения, что Лада сердито поджимает губы. Разве можно восхищаться тьмой?
Парень поджигает последнюю сигарету, и несколько минут они молчат.
Когда окурок отправляется в ненасытную черноту, он, наконец, спрашивает:
– Почему ты мне его показала?
– Ты же в Воркуту уезжаешь. Спрячь его там где-нибудь.
– Шутишь? Зачем его прятать? Ну, кроме того, чтобы из зависти не украли. – Максим искренне не понимает, о чем она говорит, но Лада не может его упрекнуть. Тетушка рядом с этой вещью всю жизнь, и тоже не видит в ней никакой опасности. Не чувствует липкой удушающей тьмы, не видит ее проявлений, черных капель, расползающихся по всей квартире. Они ведь обычные люди, разве можно упрекнуть их за это? Вот какой-нибудь сказочный персонаж ее бы сразу понял. Тот же Кощей. И уж точно не стал бы спрашивать глупости вроде того, зачем что-то прятать. С вечностью не шутят.
– Просто сделай это, хорошо? Найди там самое укромное место и спрячь. Или, если получится, зарой на каком-нибудь полигоне.
Глупость конечно. Лада вздыхает, грустно думая о том, что от тьмы не спасешься гранатой.
Максим внимательно ее разглядывает и, наконец, выносит вердикт:
– Хорошо. Если сумею протащить с собой, то сделаю. Но не задаром. Два поцелуя. Один сейчас. И еще один после того, как я вернусь из армии.
Девушка нервно сглатывает. Максим ей нравится. Он красив, улыбчив, и его не портит даже девушка и нерожденный ребенок. Возбуждение, гнев и испуг вспыхивают с новой силой. На что человек готов пойти в попытке освободиться от тьмы? Лада переводит взгляд на цилиндр. Черные капли сочатся сквозь потертые швы. Если эта вещь останется рядом с ней, она непременно когда-нибудь угодит в него сама. Это слишком опасно…
Интересно, а о чем думал Кощей, пряча в сундук слоеную смерть? Что стояло на пути к его вечности? Чего он боялся? Воров и разбойников, покушающихся на золото? Разъяренного рогоносца-мужа царевны-лягушки? Войны, объявленной королевству из-за похищенной красавицы?
Может быть, просто темноты?
Лада кивает и зажмуривается. Плотно сомкнутые ресницы не пропускают свет. Смешанные чувства вновь захлестывают с головой, и она ощущает теплое прикосновение чужих губ. Это длится и длится, словно долгая зимняя ночь.
Наконец, отстранившись, Максим молча подбирает с пола пакет и убирает в него цилиндр.
– Только не показывай своей девушке. – говорит она, с трудом успокаивая свое дыхание.
– Что? – парень удивленно поднимает брови. – Ты о чем?
– Девушка. Мне сказали, что у тебя есть беременная девушка. – Лада пожимает плечами, ощущая себя не в своей тарелке.
– И ты целовалась со мной, думая, что у меня кто-то есть?
Она не отвечает. А что тут можно сказать? Это ведь не у нее будет ребенок от кого-то другого. Она и целуется то всего второй раз в жизни.
Максим раздраженно морщится и качает головой.
– Раз уж обещал, то сделаю. Через два дня заберу с собой.
Он отворачивается и идет обратно в прокуренную однушку. Стоит ему приоткрыть дверь, как слышны аккорды из песен Агаты.
Лада шумно выдыхает. Рюкзак остается при ней, так что можно отправляться домой. Бессмертный Кощей мог бы ею гордиться.
Цилиндр и тьма отправляются дальше на север. Разбойникам со студента взять нечего. Нерожденный ребенок оказался лишь сплетней. Тетушка говорит, что войны не будет. Темнота больше её не пугает.
Значит ли это, что она теперь вечна?
Портрет Люцифера
Меня зовут Дмитрий, мне двадцать семь лет, я художник-портретист, пишу картины на заказ, тем, кто может себе это позволить. Я люблю то, чем занимаюсь, и даже язык не поворачивается назвать это работой, потому что писать картины для меня – это величайшее счастье и удовольствие. Конечно, бывают неудачные дни, например, когда попадается особенно скучный клиент, с невыразительной, будто смазанной внешностью, или когда на какой-то заказ не хватает времени, а писать хочется совершенно другое. Настроение моментально портится, и шедевра из под моей кисти уже точно не выйдет.