Эти воспоминания… кем будет она без них? Она никогда не принимала индивидуальность как нечто само собой разумеющееся. Ты — Парех, напоминала ей мама каждый раз, когда она до посинения корпела над конспектами. Эти слова следовало воспринимать двояко. Ободрение: ты происходишь из семьи потомственных профессиональных медиков. Предостережение: ты должна быть достойна их достижений. Она помнила всякий раз, когда прицепляла идентификационную карточку в лечебнице Академии: Прия Парех, медик, и то же самое на хинди.
Мысль о том, что ее жизнь будет переписана заново, не давала покоя, заставляла вертеться с боку на бок. Реинкарнация — замена старых тел на новые — всегда казалась таким далеким обещанием, от исполнения которого оставалось семьдесят, восемьдесят, девяносто лет, и все же вот она здесь, совсем рядом. Многое ли изменится в этой следующей жизни? Будет ли она по-прежнему Парех? Да. Она на несколько месяцев старше Фара. Если она будет Парех, то, вероятно, останется и медиком тоже.
Океан шумел в ушах, звук то накатывал, то отступал дальше, дальше…
Тук-тук. Стук был тихим и мог бы затеряться среди морского шума, если бы не был так знаком. Почти весь свет на «Инвиктусе» был погашен, и темнота просочилась в открытую дверь, устраиваясь по углам ее койки, стекая с кончиков кудрей Фара.
Она сдвинула назад наушники и потерла глаза.
— Разбудила?
Фар покачал головой.
Пространство между ними сочилось прошлым. Прия хотела быть смелой, хотела сказать — Я люблю тебя. Прощай, — но слова застряли в горле, запертые заглушенным клубком того, что никогда не было ревностью, но страхом. Страхом потери, как она поняла теперь.
— Хотела дать тебе поспать. Завтра нам предстоит тяжелый день.
— Ты плакала.
Губы ее задрожали, попытались улыбнуться.
— Эта стрижка выглядит ужасно.
Я люблю тебя. Прощай.
Прощай.
Фар как будто услышал. Склонил голову.
— Тебе незачем прятаться от меня, Пи.
Откройтесь, шлюзы. Это было больше, чем некрасивые слезы. Это была скорбь, которая пришла с правдой: их уже не спасти. Их любовь была всем, но скоро станет ничем, правда стиснула позвоночник Прии и трясла, трясла, пока ее всхлипы не превратились в нечто жалкое, безводное. Фар сидел на койке, обнимая ее за плечи. На его лице тоже были слезы, они стекали по носу. Одна слезинка за маму, две за миры, другие за эту жизнь.
— Я знаю, это не все, на что мы надеялись, но мы даем себе шанс, — прошептал он. — Мы будем жить.
— Но «Инвиктус», Шафран, Грэм и Имоджен, мы…
— Мы найдем друг друга.
— У тебя будет день рождения, поэтому мне не придется входить и перенастраивать мед-дроиды всякий раз, как ты будешь проходить медосмотр. — Прия судорожно вздохнула. Душа ее стала высохшей пустыней. — Мы никогда не встретимся.
— Может, столкнемся где-нибудь на углу улицы. Я сверкну своей проказливой улыбкой. В нескольких метрах торговец будет продавать настоящий кофе, но поскольку я все еще кадет и вечно на мели, то приглашу тебя посидеть на бордюре и разделить со мной бодрящий патч, и мы будем вдыхать аромат обжаренных зерен.
— Может быть… — Она не относилась к числу тех, кто принимает случайные предложения от парней на улице, и вероятность того, что две души столкнутся в многомиллионном городе, была крайне мала. Но даже если и то, и другое случится, Прия, узнав будущую профессию Фара, останется верной своему принципу: никаких-путешественников-во-времени. Впрочем, эти сомнения лишь гвозди в крышку гроба, и высказывать их вслух незачем. — Пусть будет чайная палатка, и в ней я.
— Ну, конечно, чай! — Фар засмеялся — легко и нервно. — Мы будем вдыхать его терпкий аромат, и я спрошу, как тебя зовут, но ты спросишь меня первой, потому что любишь позондировать почву, прежде чем связывать себя чем-то, и я отвечу: Фарвей Гай Маккарти, просто обычный парень с днем рождения, которому нравится твоя улыбка и твоя острая, как бритва, прическа.