Агата замолкает. Пальцы, до этого копошащиеся в карманах платья, действительно что—то нащупывают. Сжав в руке неразличимый на ощупь предмет, Агата выуживает его из потайных складок. Полуденные холодные лучи солнца поблёскивают на полупрозрачных нитках небольшой катушки. От неё пахнет пчелиным воском, а радужный отсвет напоминает тот, что исходил из украденного Терри шара. Видимо, Мор совсем забыла, что оставила её там.
— Замур-р-рчательно! Еще один, — Бернадетт вздыхает, откидываясь на кресло. — Скоулько раз поувторяла: мы не контоура по обмену. Но нет. Все, как один, тащат и тащат сюда своуи побрякушки. Счета деньгам не знают, — пока Агата пытается прийти в себя и осмыслить услышанное, женщина продолжает монолог, не обращая внимания на деликатное покашливание людей в очереди. — Хоутя и раньше не лучше было. Как вспоумню своего муженька, так шерсть дыбом встаёт.
В голове у Агаты вспыхивает озарение. План рождается незамедлительно. Она уже слышала эту историю. Только бы припомнить, о чём говорили те дамы на балу. Привалившись на стойку, она как бы невзначай бросает:
— Хорошо, что он покинул наш мир, да, Бернадетт? Так бы он всё ваше состояние проиграл. Ох, простите, так ведь и было. Повезло. Хоть вы знаете цену деньгам.
Маленькие огоньки зажигаются в глазах у женщины.
— Мой муж поулучил то, что заслужил.
— И я так считаю. Всем воздалось по заслугам. Хотя для Этель… Ох, нет. Лучше переведем тему.
— Постоуй. Что ты хоутела сказать про Этель?
Агата театрально оглядывается на толпу, а затем вплотную склоняется к стойке. Бернадетт встает из кресла, прижимаясь к стеклу. «Немного удачи. Мне нужно просто немного удачи».
— Была я как-то на пышном балу в подводном зале торжеств и слышала там тако—о—е, — Агата оглядывается ещё раз для пущего драматизма. — Мне одна девица из Китая рассказала, что падчерица ваша была кровной дочерью Этель. Она хотела ваше состояние к себе прибрать, а вас со света свести. Она сама той призналась во время… э-э-э… молитвы Великому Кошаку.
— Во-о-ут блохастая тварь! — сквозь зубы процеживает женщина.
— То-то она из дома столько лет не выходила. Сгнила и умерла в одиночестве. Слышала, хоронили её на днях. Жаль, Бернадетт, вы не добрались до неё раньше… как до мужа. Я знаю, это вы ему помогли. Но не переживайте. Таким как он, путь всегда заказан один.
Бернадетт садится обратно к столу.
— Да хранит вас Коше наш. Эта инфоурмация ценней любой заплеснеувелой сплетни. Пр-р-руятно, что хоть кто-то поунимает меня. Чтоб вы знали, меня не рауз приглашали на балы в тоут зал. Скоулько вина было выпито. Скоулько танцев успело вскружить голову. Жаль, что те дни беззабоутной праздности потерялись в веках. А что касается Этель… я с ней серьёзно погоуворю.
— Но ведь она мертва…
Возражение прерывает трескучий хохот.
— Умо-о-уляю. Не нашлоусь ещё того нелюдя, котороуго я не могла бы призвать в круг ответа.
Рука с длинными вросшими когтями, как у животных, протягивается в проём окошка.
— Давайте сюдау ваши сбережения. Так и быть. Помоугу. Но для остальных, — более громко добавляет Бернадетт, — до шести вечера рабоутает поучтоувый отдел перевода мистера Салливана!
Очки с толстенными стёклами гордо занимают своё место на носу. Бормоча под нос арифметические подсчёты, женщина отсчитывает сумму. Съедаемая любопытством, Агата готова засунуть голову в будку, лишь бы увидеть заветные карточки.
— Деуржи.
Бернадетт складывает в протянутую ладонь Агаты две цветных карточки с подпаленными краями и десять чёрно-белых.
— Вычла оплату за звоунок. Сумма для всех регионов одинаковая.
— Спасибо большое, мэм! — Агата радостно сгребает полученное добро, рассовывая его по потайным карманам. В глубине души она надеется, что Мор не спохватится катушки ниток в самый неподходящий момент. — Мне нужно связаться с че… знакомой из столицы. По сотовому пробьёте?
Подтверждающий кивок и вспорхнувшие над доисторической печатной машинкой руки дают знак диктовать номер. Бернадетт вносит набор цифр, а также имя и фамилию того, с кем нужно будет наладить связь. Несмотря на всю старину аппарата, звук клавиш остаётся ударным и чётким, будто цоканье каблуков по мостовой. От машинки тянутся вручную пригвождённые провода, уходящие далеко за спину стула. Отсутствие даже самого примитивного компьютера навевает мысль о том, что время остановилось не только на Уловоротроуд, но и во всём городе.
Через пару минут шаманских жестов и кряхтящих ругательств аппарат издаёт—таки громкий щелчок, чем удовлетворяет практически потерявшую терпение Бернадетт.
— Проуходите в шестую кабинку. Время ожидания соустовляет две мяунуты.
За звуконепроницаемыми стенами не слышно, о чём щебечут другие люди. Их губы двигаются в немом разговоре, руки нервно дергают ремень сумки или лихорадочно записывают что—то на клочок бумажки. Шестая кабинка ничем не отличается от других. Мягкое кресло, тумба с кипой бумаг и вазочка, наполненная сушенными кубиками хлеба, от которого исходит мятно—пряный аромат. Кучка змей—проводов вьёт свои тела по всему полу, заползая на стены и исчезая где—то за громкоговорителем.
Устроившись в кресле, Агата устремляет взор на Центральную Площадь. Через большие круглые окна здания видно четвероногих красавцев, подставляющих живот уходящему светилу мира. Оно сослужило свою верную службу и теперь готовится уйти на покой. Никогда ещё Агата не видела, чтобы в подобных широтах солнце так быстро скрывалось за горизонтом. В половине четвёртого дня оно полностью погрузится за баррикаду облаков, а в пять на город спустится непроглядная ночная тьма. «Сразу после звонка отправлюсь домой», — решает про себя Агата. Чутье подсказывает — лучше вернуться до того, как темнота окончательно поглотит город.
Прикрученный и несколько модернизированный таксофон издаёт щелчок. Приглушенный голос произносит:
— Стоулица, связь нала… Вас… Двадцать п… мяунут.
Агата хватает трубку телефона, быстро выпаливая:
— Мама! Это я, Агата.
— Здравствуй, дочь.
Неприветливый ледяной голос. Агата прикрывает глаза. Перед ней будто потушили назойливый яркий свет. Дышать становится легче. Когда она последний раз разговаривала с матерью? В голове возникает бледное лицо, на котором застыла печать бессердечия. Вся её жизнь прошла на поприще криминальной судмедэкспертизы. Слишком часто видя скорбь и отчаянье, она перенасытилась и лишилась возможности сопереживать. А может, миссис МакГрегори всегда была такой? Агата не знала. Боль. Горе утраты. Невозвратность потери. Для матери эти слова были пустыми, лишёнными смысла и идеи.
— Я правильно понимаю, что ты не стала меня слушать и покинула стены Клок-Холла?
— Извини. У меня не было выбора. Человек отца так и не приехал за две недели, — Агата усаживается обратно в кресло. Сдержанная ярость в голосе матери остановила её в последний момент сказать «Да, кто сюда сунется!» МакГрегори очень зла и раздражена. Не стоит лишний раз провоцировать её. — Как продвигается дело?
— Отвратительно. Совет Страсбурга обязал предоставить полную отчётность по проделанным экспериментам за всё время работы в лаборатории. Кое—что я постаралась забрать: клетки с крысами, горшки с растениями и сшитого сорок четвёртого. Но с остальными «проектами» можешь попрощаться. Их уже отправили в главный экспертный центр досудебной криминалистики.
Руки, сжимающие трубку, подрагивают. Агата не может… Не хочет верить в услышанное!
— Значит, они серьёзно хотят всё уничтожить? — едва шевеля губами, произносит она.
— Именно.
— Но у них нет доказательств!
— Найдутся. Ты знаешь Рошель.
Агата опускает голову. Та в мгновение стала в разы тяжелее от навалившихся мрачных мыслей. Невидящий взгляд буравит бетонную стену. Неужели, это конец? Совершить побег, желая избежать давящих вопросов от научного центра, втянуть в разборки родителей, подставить под удар все оставшиеся работы, сделать всё, чтобы спасти своё лучшее творенье. А смысл?