На материале уже работающей лаборатории, которая находится у нас на Земле, мы можем наблюдать, как при переходе от мозга обезьяньего образца к человеческому, прежде всего, в более полной мере используются возможности мозга меньшего размера. Например, у австралопитеков — так называемых обезьянолюдей — размеры мозга были не больше, чем у современных человекообразных обезьян, однако они изготавливали примитивные орудия труда и на протяжении долгих веков делали первые шаги к человеческому образу жизни ещё до того, как условия окружающей среды потребовали ещё большего развития интеллекта. Лишь после этого появились виды с более крупным мозгом. Если же брать нас самих, представителей нашего собственного вида, то мы вполне наслышаны о заметной разнице в работе мозга на всём пути от тупого до среднего, очень умного и гениального, хотя объективно все эти мозги обладают одинаковыми размерами и потенциально способны работать наравне с мозгами гения.
Возможно, было бы полезно взглянуть на другой орган или систему органов, а не на мозг, чтобы понять, насколько далеко можно зайти в использовании того, что уже существует, прежде чем возникнет необходимость увеличивать размер ради повышения производительности. Например, мышцы доходяги весом 90 фунтов при рождении физически ничем не отличаются от мышц 200-фунтового штангиста, и обладают ровно таким же потенциалом для развития. Разница в итоге заключается в том, что тяжелоатлет использует свою мышечную силу в полной мере, тогда как доходяга не сумел этого сделать.
В этом отношении мозг ничем не отличается от любого другого органа. Его постоянное использование и тренировка способствуют улучшению работоспособности в нарастающем темпе. И поэтому мы должны представить себе обстоятельства, при которых требования, предъявляемые к возможностям человеческого мозга, будут способствовать полному использованию уже имеющихся в нашем распоряжении тканей — фактически, наступит такое время, когда тот, кого мы сейчас считаем «очень умным» или «гениальным», превратится в «среднего», — прежде чем придётся думать о каком-то увеличении размера ради обеспечения ещё больших способностей. Если мы сможем представить себе общество, в котором то, что мы в настоящее время считаем гениальностью, становится нормой интеллектуальной деятельности, и попытаемся представить себе гениев уже из этого общества, то сможем увидеть, каким будет первый шаг в сторону Homo neocorticus.
Мы также можем получить ещё одно представление об этом далёком от нас существе в лаборатории-Земле наших дней благодаря ещё одной объективной тенденции, о которой мы упоминали: направление усиленного развития и роста мозга наверняка продолжит нынешнюю тенденцию расширения функций неокортекса за счёт лимбической системы. В конце концов, что представляет собой наш нынешний образ «цивилизованного» человека в противоположность человеку «дикому»? Речь идёт о человеке, который контролирует свои эмоции, проявляет здравый смысл и рассудительность и который не позволяет личным страстям «затянуть» себя. Опять же, если мы сможем представить себе общество, в котором поведение самых «цивилизованных» из нас превратилось в норму, и в котором начали появляться новые, гораздо более цивилизованные избранные, то сможем дополнить нашу картину того будущего, что ожидает разум.
Мы можем предположить, что ствол мозга — та часть нашей мозговой экипировки, что управляет автономными функциями организма (такими, как дыхание, кровообращение и пищеварение) — вполне может взять на себя некоторые из самых примитивных в настоящее время моделей реагирования лимбической области, тогда как неокортекс берёт на себя её высшие «эмоциональные» функции. Таким путём Homo neocorticus пришёл бы к состоянию полного доминирования неокортекса — состоянию, которое в настоящее время проявляется лишь частично, но процесс развития которого можно наблюдать у Homo sapiens.
Если уж у нас есть такой мозг, давайте рассмотрим его поподробнее. Его колоссальная способность интегрировать информацию в конце концов должна сделать наши обычные языки практически устаревшими. Наши слова и структура предложений стали бы слишком громоздкими, чтобы выразить возросшую скорость потока мыслей, и слишком неточными, чтобы отразить возросшее совершенство восприятия.
Мы не думаем, что язык нашего нынешнего типа когда-нибудь полностью устареет, потому что считаем его важным элементом связи между матерью и ребёнком и, следовательно, тем этапом, через который придётся пройти ребёнку из будущего, но мы предсказываем, что по мере взросления ребёнка его польза будет снижаться. Мы можем представить себе учёных будущего, изучающих язык своих младенцев как ключ к пониманию психологических процессов своих далёких предшественников, подобно тому, как мы изучаем эмбриологию, чтобы подтвердить наши представления об анатомической эволюции.