То, что я записал, меня ошеломило. Это было чем-то похоже на стихи раннего Маяковского!
— Попробуйте перевести. Если получится, сделаю вам ещё один подстрочник.
Дома, снедаемый нетерпением, боясь позабыть своеобразную музыку стиха, в ту же ночь я перевёл эти строки:
На следующее утро мой перевод не без ворчливых придирок был все же одобрен. И мы приступили к изготовлению подстрочника довольно большой баллады.
Удивительно, но переводить эту написанную шесть веков назад беспощадную исповедь было легко. Как если бы сам Вийон заговорил во мне на русском языке.
Мой составитель подстрочников умер от инфаркта, повздорив со своими сыновьями, накануне того дня, когда я снова пришёл к нему.
Смерть Хемингуэя
Под старым дебаркадером лениво похлопывала река. Её гладкая поверхность слепила глаза отражённым солнечным светом. И хотя шёл только десятый час утра, я и двое моих спутников изнемогали от зноя. Скрыться от него было негде. На пустынном берегу не росло ни одного дерева, а здесь, на дебаркадере, имелась лишь хлипкая будочка кассы, где сидела старушка, продавшая нам билеты.
Еженедельный рейсовый катер именно сегодня должен был появиться с верховьев реки ровно в полдень. Так, по крайней мере, гласило выцветшее расписание, с которым мы первым делом ознакомились две недели назад, когда с пересадками прибыли в эту глушь из Москвы.
Мои спутники, муж и жена, угнездились на рюкзаках в куцей тени у кассы, а я от нечего делать достал из чехла одно из своих удилищ, состыковал нижнее его колено с верхним, наживил на крючок завалявшееся в кармане распаренное зерно пшеницы, уселся на дощатый край дебаркадера, свесил ноги и закинул удочку.
Движимые нетерпением, слишком рано свернули мы наш лагерь в четырёх километрах отсюда. Там на берегу залива стояли среди сосняка две палатки, покачивалась на воде привязанная к иве лодка-плоскодонка, которую мне выписали на расположенной за мысом базе общества «Рыболов-спорт смен».
Красный поплавок плыл по течению. Когда леска натягивалась, я перезакидывал его влево и снова следил за ним и все думал о том, как чудесно было на реке в первые дни.
На рассвете, подгоняемый нетерпением, я вылезал из своей палатки, подходил по росной траве к палатке друзей, будил Всеволода. Тот выползал задом наперёд — большой, могучий, весь ещё во власти сна, спрашивал: «Который час? Седьмой? Чего не разбудил раньше?»
Наскоро наливали из термоса в бумажные стаканчики горячий кофе, приготовленный с вечера Людой, переносили в лодку удочки, подсачек, жестяные банки с наживкой, вставляли весла в уключины и отправлялись к середине залива.
Люда никогда не рыбачила с нами. Она предпочитала спать часов до десяти. Зато по возвращении нас ждал приготовленный на костре завтрак.