Меня же, видя, что на мне лица нет от усталости, за ненадобностью отправили спать в тихую комнатку, затенённую шторами. У меня ещё хватило сил стянуть с себя просоленную брезентовую робу и умыться. После дня, проведённого на море, в двадцать пять лет спишь, как молодой бог!
Разбудило чувство голода. И запах. В дом вносили миски с отварной акулятиной.
Но прежде чем усадить за стол, Георгий Павлович подвёл меня к подоконнику.
Там между горшков с геранями стояло блюдечко. Оно было наполнено водой, и в этой воде мерно сокращался округлый кусочек мяса.
— Сердце твоей акулы, — почему-то шёпотом сказал Георгий Павлович. — Чуть подсолил воду, и вот оно бьется…
Мне стало не по себе.
Акулье мясо оказалось деревянистым, невкусным, несмотря на все ухищрения хозяек.
Ночью я несколько раз подходил к подоконнику, зажигал спички. Оно билось, без крови, без вен, без аорт. Таинственно выполняло потерявшую смысл работу.
И этого смысла лишил его я.
Сердце акулы билось ещё сутки! Чем дольше сжимался и разжимался этот трогательно маленький кусочек жизни, тем больше охватывало меня запоздалое чувство вины.
Товарищ Сталин
Он опустил руку с постели, попытался нашарить на ковре письмо с прихваченной скрепкой групповой фотографией.
Очевидно, нужно повернуться на бок, ниже опустить руку. Но для этого требовалось лишнее усилие.
Над изголовьем горел не погашенный с ночи свет. Вчера он перенёс письмо из рабочего кабинета в спальню, чтобы ещё раз поглядеть на фотографию. Если бы не она, аппаратчики не передали бы письмо секретарю и тот не положил бы его в особую папку. Письмо, как это принято, было вынуто из конверта, следовательно, без обратного адреса. В любом случае конверт наверняка остался в отделе писем.
Он всё-таки заставил себя повернуться к краю постели, опустил руку, нашарил письмо на ковре. Снова улёгся на спину.
Голова не то чтобы кружилась, но какая-то дурнота опять расходилась по всему телу. Последнее время он стал замечать, что каждое усилие даётся не без труда, стал ловить себя на том, что заранее рассчитывает каждый шаг, каждое движение…
Вспомнилось, как в прошлом мае он, одинокий старик, пригласил сюда на маёвку Климентия, Никиту, Лазаря и Лаврентия. Сами делали шашлык у костра над ручьём, пили, пели «Сулико», «Смело, товарищи, в ногу». Подвыпившие Никита и Берия отвратительным дуэтом исполнили песенку из «Волги-Волги»: «Отдыхаем — воду пьём, заседаем — воду льем…» Потом всегда моложаво выглядящий Климентий пустился в пляс, стал, словно барышня, кружить с платком вокруг него, Сталина, вызывая на танец, и вдруг остановился, пристально глянул.
Предложил вызвать из дома дежурного врача. Что он заметил, непонятно. Пришлось послать их со всеми их заботами матом.
Но никогда не забыть, как переглянулись они, словно стервятники, почуявшие падаль.
«Февраль кончается, — подумал он. — В эту зиму ни разу не сгребал деревянной лопатой снег с дорожки. И об этом им тоже доложат. Все врачи каждый раз дают им сведения… Лучше не вызывать никаких лекарей. Поднимусь — сам приму какую-нибудь таблетку».
…Вот он, ещё молодой и сильный, сидит в сапогах в тесном окружении стоящих вокруг родственничков. Семейное фото оказалось в чужих руках, черт знает у кого. Погибшая от пули жена Надя Аллилуева. Дети — Светлана и Васька, ещё маленькие. Брат первой жены, Коте, Алёша Сванидзе. Расстрелян в 42-м году. Сын от неё — Яшка. Первенец, так сказать. Опозорил отца, Верховного главнокомандующего: ухитрился попасть в плен к Гитлеру… Другие родственники Аллилуевых. Сгрудились, как куры вокруг петуха. Ещё матери тут не хватает для полного комплекта. Мать тогда была жива. Сидела у себя в Грузии, в Гори, безвыездно. Вязала. Присылала посылки в Кремль.
Он её к себе не приглашал и сам к ней не ездил.
Почувствовал нелюбовь к матери, презрение к ней, с тех пор как, будучи мальчиком, однажды ночью проснулся от скрипа кровати. Показалось, что пьяный отец душит, убивает мать, навалясь на неё, и та как-то странно квохчет. Вскочил, кинулся на помощь. Те тоже вскочили голые, потные.
Потом отец долго драл его широким ремнём по заднице. Мать не вступилась. Уехать от них в Тбилиси, учиться на попа в духовной семинарии было счастьем.
Он ещё раз глянул на фотографию и, открепляя её от письма, с досадой вспомнил, как на днях начальник охраны генерал Власик доложил, что Васька, как всегда пьяный, явился со своими лётчиками-прихлебателями и бабами в грузинский ресторан «Арагви», приказал метрдотелю выкинуть всех посетителей, в том числе каких-то дипломатов. Был очередной скандал…