– Мы почти ничего не сможем сделать для них, – сказал Антуан.
– А если Марс даст нам нужное сырье для производства энергии? Я думаю, что здесь его легко найти.
– Потом посмотрим, а пока изучим природные ресурсы.
ВСТРЕЧА
Несказанно приятными были наши первые впечатления. Мы встретили пять трехногов в нескольких метрах от звездолета под величественным зонтичным растением. Они не спускали своих поразительных глаз с меня и Антуана. Все у них было удивительно, они не напоминали ни одно земное существо, но, увидев их, мы почувствовали, что они подобны нам, и нас охватило чувство приязни к трехногам.
В первую очередь поражали их глаза, которые придавали удивительную гармонию внешности. Каждое око имело свой оттенок, и он все время менялся. Эта разноцветность и изменчивость свидетельствовали о разнообразности их мышления. Краса их превосходила всякие людские понятия о красоте. Глаза красивейшей женщины или ребенка казались бы невыразительными против их глаз.
Первое и очень сильное впечатление еще более упрочилось.
Даже глаза Жана утратили для меня всякую привлекательность, хотя раньше я их считал красивыми.
Так как у нас было много времени, Жан успел научить нас разным разговорным знакам, которые зафиксировались в нашей голове и мышцах, и теперь мы легко могли орудовать всеми этими сигналами. Трехноги быстро и точно схватывали все, дополняя сообразительностью то, что мы не могли сказать.
– Я знаю, – сказал тот, что казался нам и был действительно важной персоной, – что вы прилетели с другой звезды. Вы гораздо развитее нас и наших предков.
Казалось, мрачная мысль промелькнула в разноцветном сиянии его глаз.
– Почему вы так думаете? – спросил Антуан. – Мы просто не похожи на вас.
– Нет, нет... Наша планета такая маленькая, и мы не можем жить так долго, да и силы уже нас покидают. А про вас мы знаем, что вы победители. Вы овладели своей планетой.
– Да, на своей планете мы считаемся царями природы.
– А мы все время отступаем. Теперь у нас осталась лишь одна десятая часть планеты. Те, что нас вытесняют, ничто по сравнению с нами, но они могут жить без воды.
Не без некоторого колебания я спросил:
– А вы любите жизнь?
Этот вопрос мне пришлось повторить, пользуясь разными формами знаков.
– Да, мы очень любим ее. Мы были бы счастливы без врагов, хотя уже давно отцы и деды наши знали, что раса трехногов может исчезнуть и без насилия.
После нескольких попыток он уточнил свою мысль:
– Всему живому приходит конец. Смерть приходит одинаково быстро и для нас, и для тех, кто существовал до нас. Но то, что количество наше уменьшается, это нас не беспокоит. Единственное, чего мы хотим, чтобы нам дали возможность пожить спокойно еще некоторое время. Может, вы нам в этом поможете?
Что за удивительная сила – привычка! Я уже полностью привык к этим гладким лицам, где не было тех некрасивых придатков, которыми мы вдыхаем воздух и нюхаем, привык я и к виду их тел, так непохожих на наши, и к длинным придаткам, которые заменяли им руки. И я чувствовал, что все понемногу становится обычным.
Больше, чем их строение, меня поражала постоянная тишина, в которой они пребывали. Не только потому, что их язык был исключительно зрительным, но и потому, что они не могли издавать каких-либо членораздельных звуков, которые издают земные существа.
– А может, они ничего и не слышат? – спросил Антуан.
– Я часто спрашивал про это, но не мог получить понятный ответ, – ответил Жан.
Антуан попытался сам спросить про это, но его не поняли.
Они не имели никакого понятия о членораздельной речи и вообще о звуковых колебаниях.
– Но зато, – объяснил Жан, – они могут воспринимать осязанием такие колебания грунта, какие мы не воспринимаем совсем. Например, они чувствуют, когда ночью к ним приближается звероподобное, и это с такой отчетливостью, о которой нам, людям, нечего и мечтать.
– Может, это осязательное чувство помогает им воспринимать и воздушные колебания?
– И да, и нет... Если эти волны довольно сильные, то они воспринимают их через колебания грунта и вещей.
Пока мы так разговаривали, пришли и другие трехноги.
– С ними две женщины, – объявил Жан. – Я не смог бы их назвать самками.
Мы сразу распознали их: они были немного выше мужчин и больше отличались от них, чем наши женщины от нас.
Безнадежным делом было бы описывать их красоту и привлекательность. Если бы я стал сыпать метафорами поэтов, если бы я вспомнил и про звезды, и про леса, и про летние вечера, и про весеннее утро, и про красоту игривой волны – все равно я не сказал бы ничего. Не было у них ничего, что напоминало бы человеческую красоту или красоту животного. Напрасно я искал чего-то подобного в моих воспоминаниях, в чарах пережитого. То была безупречная красота! И с каждой минутой я все более убеждался в этом.