— Не грусти, Анна, скоро всё закончится, — «подбодрил» её Дан.
Она вновь присела на подоконник с чашкой в руках.
— Дан, тебя дома кто-нибудь ждёт? — поделилась она своим настроением с ним.
— Нет, — мрачно, как приговор самому себе, прозвучал его ответ.
— И меня никто никогда не ждёт. Лишь попугай и рыбки, — робко улыбнулась Анна. — Родители и сестра заботятся обо мне, переживают, но это не то.
— Одиночество в толпе.
— Да, точно. Столько людей вокруг, но я засыпаю и просыпаюсь одна, никто мне не кричит вслед: «Надень шапку, сегодня холодно!». Никто не сидит на кухне до полночи и не выслушивает о моих передрягах на работе, о потрясающе красивой рыбке, которую я видела в зоомагазине, о тех местах, куда мне непременно нужно попасть хоть раз, о цвете обоев, которые давно пора заменить в прихожей…
— О новой мелодии, которая крутится в голове и всё никак не удаётся подобрать её на гитаре, — продолжил он, — о фильме, который примитивен и безвкусен, но всем вокруг он почему-то нравится, о бесподобном кофе, который готовят в маленьком кафе за углом…
Они замолчали. Повисла давящая тишина, усугублённая темнотой обесточенного дома, сквозящей холодом щелью в форточке, грязным, затянутым тучами небом и такой же грязной, с остатками снега землёй. Странная внутренняя боль пронзила сердце и мурашками выступила на руках и ногах. Анна провела пальцем по стеклу, на котором не осталось никакого следа.
— Попытаюсь уснуть, — тихо проговорила она. — Спокойной ночи, Дан.
— Спокойной ночи, Анна.
Она легла в постель. Слёзы горячими струйками поползли по щекам, незаметно исчезая в подушке. За образом самоуверенной и принципиальной девушки скрывалось живое, ранимое сердце, трепещущее от ласковых слов, ищущее того, кто действительно поймёт, не осудит. Когда-то она надеялась, что появится принц и будут они жить долго и счастливо, вместе с юным возрастом исчезли и подобные взгляды на жизнь. Потом она уходила с головой в книги и фильмы, влюблялась во всех, кто только мог показаться ей привлекательным и заранее рисовала себе образ этого человека, которому он, конечно же, не соответствовал. А потом вдруг как-то неожиданно для себя просто смирилась. Смирилась с этой одинокой жизнью молодой девушки и даже начала находить в этом плюсы. Но в душе она не хотела быть одна, ей проще было принять все возможные семейные трудности, чем жить этой пресной, размеренной жизнью, где всегда и всё решала она сама. Эти противоречия воспитали в Анне одну не очень полезную черту — она всё делила на чёрное и белое, плохое и хорошее, неправильное и правильное… И ей было крайне сложно избавиться от уже привычного дуального взгляда на жизнь.
Утро разбудило голубым небом и ярким солнцем. Дом вновь был залит светом и играл знакомыми красками.
Анна позвонила на работу и, сославшись на нездоровье, отпросилась на несколько дней.
— Доброе утро, Дан, — уже по привычке начала она общение.
— Кому доброе, а кому холодное, морозное… — проговорил он, как всегда у кухонного окна.
Анна полностью открыла створку, накинув на плечи старую бабушкину шаль, которую она бережно хранила и никогда бы не променяла её ни на какую новомодную вещь.
— Чаю хочешь?
— Ты так близко, но магия не даёт мне до тебя дотянуться.
— И хорошо, что не даёт, — ответила Анна. — Где провод оборвал, электрик? Сколько же можно жить без электричества?
— До конца жизни, — ответил он и мило улыбнулся.
Они о чём-то непринуждённо болтали и со стороны эта картина была такой странной, непонятной, на грани безумства.
Анна решила больше не выключать телефон и ближе к обеду раздался звонок.
— Я собралась к тебе заскочить в обед на работу, — возмущалась сестра, — но мне сказали, что ты приболела. Анна, что случилось?
— Ничего страшного. Мелочи.
— Знаю я тебя. С голосом явно что-то не то. Я тебя проведаю и всё расскажешь. Опять проблемы на работе или действительно заболела? Я заеду через полчасика.
— Нет! — выпалила Анна. — Не надо!
— Да, что такое там у тебя происходит? Подругу твою вчера встретила, она говорит, что света в доме не было, когда мимо проезжала. Это как-то связано с тем телефонным хулиганом?
— Всё в порядке. У меня всё хорошо.
— Ты сама то себя слышишь? Голос дрожит!