Все стало до ужаса ясно Боклеру. Он поговорил с людьми и понял. Метеориты падали с начала времен — так говорили люди. Может быть, причиной было огромное пылевое облако, через которое двигалась эта планета, а возможно, когда-то существовала вторая планета, позже разорванная в клочья гравитационными силами… Поскольку атмосфера здесь была разреженной, то и реальной защиты не было, так что метеориты падали год за годом, точно камни из божьей пращи. Падали с начала времен. Так говорили люди, эти ничем не интересующиеся люди. И тут Боклер нашел ключ. Несмотря на испуг и потрясение, Боклер во всем хотел докопаться До причин. И докопался.
Тем временем Вьятт выхаживал девушку. Она оказалась не слишком сильно ранена и быстро поправлялась, но ее семья и почти вся деревня погибли, и ей незачем было уходить с корабля. Постепенно Вьятт постигал местный язык. Имя девушки было бы сложно произнести по-английски, и Вьятт назвал ее Донна — в какой-то степенитб походило на ее настоящее имя. Она обладала классическими чертами лица, безукоризненными зубами, лицо ее сияло и улыбалось: Вьятт никогда не любил прежде, и теперь не знал, влюбился ли, да это его и не волновало. Просто Вьятт понимал, что Девушка нужна ему, с ней он чувствовал себя спокойно, отдыхал. Говоря с Донной, глядя на нее — он постигал красоту и постепенно обретал мир в душе.
Когда девушка понравилась, Боклер перевел Книгу уже до середины — Книгу, похожую на Библию, которой, видимо, дорожили все местные жители. По мери того, как продвигалась работа, с Боклером происходила поразительная перемена. Много времени он проводил в одиночестве под открытым небом, глядя на дымку, сквозь которую скоро засветятся звезды. Он пытался объяснить Вьятту свои переживания, но тому было не до них.
— Но, Билли, — пылко говoрил Боклер. — Понимаете, через что прошли эти люди? Видите, как они живут?
Вьятт кивнул, но глаза его были устремлены на девушку, он любовался ею: в этот момент она сидела и слушала записи старинной музыки.
— Они живут в постоянном ожидании, — пояснил Боклер, — и понятия не имеют о метеоритах. И не подозревают, что во вселенной есть еще что-то, кроме их планеты и солнца. Они считают, что это и есть все сущее. Они ничего не понимают, но, когда метеориты обрушиваются на них, могут сделать только один вывод.
Вьятт отвернулся от девушки, улыбаясь с отсутствующим видом; ничто не могло его тронуть. Уж он-то повидал порядок и красоту, невероятное совершенство Вселенной; он так глубоко их постиг, что, как и Боклер, не мог не верить в цель, в великий конечный смысл. Когда отец Вьятта умер от укуса насекомого на Обероне, Вьятт понял, что это не случайно, и доискивался до причины.
Когда его лучший товарищ упал в кислотный океан Альцесты, а второй умер от гнилостной болезни, Вьятт видел тут цель, цель злых бесполезных миров. Смысл вещей и явлений становился все яснее, и сейчас, в конце, Вьятт приблизился к истине, которая заключалась в том, что, вероятно, ничто не имеет никакого значения. Особенно сейчас. Так много всего произошло, что Вьятт утратил способность искать смысл событий. Он был уже немолод, хотелось отдохнуть, и на груди у этой девушки он находил смысл всего и всея, что было ему нужно.
Но Боклеру казалось, что здесь, на этой планете, совершается великое зло, и чем больше он об этом думал, тем более растерянным и сердитым становился. Он сидел в одиночестве и разглядывал ужасную рану на поверхности планеты, и пришел к тому, что проклял природу вещей — так много лет назад поступил и Вьяг.
И тогда Боклер стал продолжать перевод Книги. Он дошел до последнего абзаца, все еще проклиная мир, снова и снова перечитывая перевод. И когда пришло новое сияющее утро, Боклер сообщил Вьятту:
— Был у них тут какой-то тип, — очень хороший писатель. Он напиcал Книгу, которой местные пользуются как Библией. В чем-то она похожа на нашу Библию, но чаще — противоположна ей. Он проповедует, что человек ничему не должен поклоняться. Хотите, прочту последний отрывок?
Вьятт был в дурном настроении, но пришлось слушать из жалости к Боклеру, которому предстоит еще пройти такой длинный путь. Все мысли Вьятта сосредоточились на Донне, которая пошла прогуляться по лесу и проститься со своим миром. Скоро он приведет ее обратно на корабль. Может быть, она немного поплачет, но пойдет. Она всегда шла с ним, когда он за ней приходил.
— Я перевел, как сумел, — сказал Боклер, — но вы поймете. Этот тип здорово писал. Он был Шекспиром и Вольтером этого мира, да и всеми остальными писателями. Он мог заставить чувствовать. Я не сделал бы хорошего перевода, даже если бы всю жизнь работал, но, пожалуйста, послушайте и постарайтесь понять. Я пытался писать в духе Экклезиаста, потому что это нечто подобное.
— Ладно, — сказал, Вьятг.
Боклер после долгой паузы начал читать. Голос его звучал тепло и мощно, и вскоре Вьятт, завороженный, почувствовал, как уходят печаль и усталость. Он кивал и улыбался.
Вот какой отрывок выбрал для него Боклер из Книги: «Поднимись с улыбкой и иди за мной. Поднимись в броне тела твоего — и то, что случится, сделает тебя бесстрашным. Иди среди желтых холмов, потому что они принадлежат тебе. Иди по траве, и пусть ноги твои эязнуг в мягкой почве, и в конце, когда все продаст тебя, почва тебя успокоит, почва примет тебя, и ты обретешь мир и покой в темной постели: В броне своей, слушай мой голос. В броне своей, слушай. Что бы ни делал ты, — твой друг, и твой брат, я твоя женщина предадут тебя. Что бы ты ни посадил, семена и вёсны принесут тебе зло. Куда бы ни пошел ты, небо упадет на тебя. Хоть народы пойдут к тебе с дружбой, проклят ты. Знай, что не нужен ты Богу. Знай, что ты есть сама жизнь, что будет вечно проникать в тебя, даже если гoды твои будут бесконечны и ночи бессонны отныне и навеки. И, зная это, в броне твоей ты поднимешься. Да будет сияние в сердце твоем, да выкуется сталь в груди твоей. И что- теперь может повредить тебе, раз ты в гранитном панцире? Ты всего только умрешь. Так не ищи же искупления, ни прощения за грехи свои, узнай же, что не грешил ты никогда. Так пусть же Боги проникнут в тебя.»
Чтение закончилось. Вьятт сидел молча. Боклер испытующе посмотрел на него. Вьятт кивнул:
— Понятно, — сказал он.
— Они ни о чем не просят, — сказал Боклер. — На о бессмертии, ни о спасении, ни о счастье. Они принимают то, что есть, и ничему не удивляются.
Вьятт улыбнулся, поднимаясь. Он долго глядел на Боклера, пытаясь придумать, что сказать, но сказать было нечего. Если бы молодой человек мог поверить в это прямо здесь и сейчас, он бы сократил себе долгийдолгий мучительный путь. Но Вьятт не мог ему ничего объяснить — пока не мог. Он протянул руку и ласково хлопнул Боклера по плечу, потом ушел с корабля и двинулся к желтым холмам, где ждали его девушка и любовь.
«Что они сделают, — спрашивал Боклер, — когда взойдут звезды? Когда появятся другие пространства, куда можно отправиться, начнут ли эти люди искать, как мы?» Начнут. С грустью он понял, что начнут. Потому что в человеке есть струна, за которую умеют задевать звезды, и он устремится вверх и уйдет во виещний мир, в бесконечность, — и будет уходить, пока где-то есть хоть один человек и хоть одно необитаемое место, где он еще не побывал. А раз так — что значит смысл? Так уж мы устроены — и так будем жить.
Боклер глянул вверх, в небо.
Сквозь туман, слабо, как далекий глаз бога, пронизывающий серебристую дымку, просвечивала одна-единственная звезда.
Гордон Р. ДИКСОН
СПАСАТЕЛЬНАЯ ОПЕРАЦИЯ
— Взгляни, Арчи, — сказал Джим Тимберлэйк, напряженно всматриваясь в щелку между двумя толстыми бревнами сарая. — Опять к нам исцелитель пожаловал.
Арчи Свенсон поднял голову. Он был худ и темноволос, вечно чем-то озабочен, и сейчас выглядел мрачнее тучи.
— Мне не нравится выражение его лица, — зловеще произнес он.
Они торопливо принялись за настройку механических переводчиков, — ларингофонов и наушников, — наблюдая за широкоплечим охранником с зеленой кожей, который открыл дверь и отступил на шаг, пропуская шамана — крепкого старичка, располневшего от сытой жизни. На поясе у него висел большой кинжал, из косички на голове торчало несколько мелких обглоданных костей, а в руке болтался надутый мочевой пузырь какого-то животного. Он был до неприличия неопрятен, с обвисшим толстым животом, и оставлял крайне неприятное впечатление.