— Поющие колокольчики Ахерона, — продолжал Хольман, и я осторожно подошёл ближе. — На самом деле никакие это не колокольчики. Просто каприз эволюйни. Преобладающая растительная форма представляeт собoй кустарник, достигающий высоты в два человеческих роста. Он плодоносит круглый год, и обычно пoкрыт стручками разной степени зрелости. Стручки сферической фермы, около дюйма в диаметре, и в каждом полдюжины семян.
— А я-то думал! — потрепанный фат разочарованно надул тубы движением, которое было в моде, когда я родился. — Я воображал, что это нястоящие колокольчики.
— Стручки, — недовольно фыркнул Кляйнман. Только и всего?
— Только и всего. — Хольман бросил быстрый взгляд на меня. — Просто каприз природы. — Он улыбнулся пассажирам. — Но есть в них все же нечто особенное. Видите ли, в почве Ахерона содержится очень много кремния. Так много, что ни одно земное растение здесь бы не выжило.
— Ничего удивительного, — Казалось, Кляйнман нарочно действовал всем на нервы. — Во многих мирах земная растительность не смогла бы развиваться.
— Вы правы. — Хольман вновь замолчал, и я знал, что он пытается скрыть раздражение. Настоящим проклятием были для него невежды, воображавшие, что они знают все на свете. — Дело в том, — спокойно продолжал он, — что из-за высокого содержания кремния в стручках они представляют собой хрупкие стеклянные шары. Семена внутри не закреплены, и при порывах ветра они ударяются об оболочку.
— Правда, они похожи на плоды физалиса? — внезапно спросила Лора Амхерст.
— Да, — сказал Хольман и вновь взглянул на меня. — Очень похожи на плоды физалиса. В Поющих колокольчиках в помине нет ничего сверхъестественного.
Затем последовал шквал вопросов и ответов, Кляйнман старался выказать свою начитанность и преуменьшить знания доктора. Хольман терпеливо отвечал.
В конце концов, он был членом команды, и ему не хотелось показывать всем, каким дураком был Кляйнман.
Только Лора Амхерст хранила молчание; прекрасные пепельные волосы подчеркивали ее бледность. Позднее, когда пассажиры ушли отдыхать, и на корабле все затихло, Хольман вызвал меня.
— Садись, Джон. — Он указал на стул в тесной амбулатории. — Как тебе наши пассажиры?
— Как всегда.
— Кажется, невысокого ты о них мнения. — Он не ждал ответа и не получил его. — А что ты думаешь о блондинке?.. — О Лоре Амхерст?
— Да, о ней. — Он уставился на шкафчик с инструментами. — Она вдова, и овдовела недавно. Не нравится мне все это.
Я знал, что он имеет в виду, но ничего не сказал.
Есть темы, которые можно обсуждать сколько угодно, а есть такие, что раз поговорил — и баста. Я не мог говорить об Ахероне. Я сделал вид, что смотрю на часы, и Хольман понял намек.
— Итак, ты не хочешь говорить об этом, — сказал он упавшим голосом. — Что ж, я сделал все, что мог, остается только надеяться на лучшее. Но она вдова, и я уже йрйгляделся к ней. — Он тряхнул головой. — Черт бы побрал эти слухи. Почему люди не могут поверить тому, что есть на самом деле?
— Может быть, она и поверит. — Я встал и пошел к дверям. — Ты все очень убедительно объяснил.
— Но ведь недостаточно убедительно, а, Джон? — Он посмотрел на меня исподлобья. — Так я и думал. — Он вздохнул. — Ладно, подождем до завтра. Спокойной ночи, Джон.
— Спокойной ночи, доктор. — Когда я уходил, он не сводил глаз со шкафчика.
Смутные очертания Ахерона возникли перед нами на следующее утро, и мы завтракали под пронзительное гудение гравитационного двигателя. Завтрак уже закончился, когда мы вошли в атмосферу, посуда еще до поеадки была убрана, и пассажиры ждали, когда откроются воздушные шлюзы. Хольман, как обычно, проводил. инструктаж вместо капитана.
— Ничто не может причинить вам вреда на этой плаяете. Но есть одна серьезная опасность. Каждый раз мы приземляемся в одном и том же месте, среди кустов протоптаны тропинки, вы не должны сходить с них ни иа шаг.
— Почему? — Кляйнман; как всегда, был невыносим. — Если нам ничего не угрожает, то что же в этом опасного?
— Вы можете заблудиться, — терпеливо объяснил Хольман. — Кусты высокие, и заблудиться очень легко. Не сходите с тропинок и вам это не грозит. — Он улыбнулся. — Честное слово, вы ничего не потеряете, если последуете моему совету.
Дело было не только в этом, но он, видно, решил не тратить слов попусту. По обыкновению, пассажиры выслушали инструктаж беспечно и равнодушно, явно собираясь поступать, как им заблагорассудится. Под наблюдением Хольмана они прошли через шлюз, сопровождавшие их члены экипажа следовали в некотором отдалении. Он, должно быть, заметил выражение моего лица, потому что подошел ко мне и серьезно посмотрел на меня.
— Может, не пойдешь на этот раз?
— Не могу.
— Смог бы, если бы захотел, — рявкнул он, затем уже мягче добавил: — Зачем тебе это, Джои? Что тебе это даст?
— Извини, — я не хотел спорить с ним. — Мне нужно идти работать.
Работа не заняла у меня много времени, об этом я позаботился заранее. Как всегда на Ахероне, я работал торопливо, мысли мои были далеко. Когда я закончил, Хольман был занят: трое, в том числе и Кляйнман, вернулись на корабль с изрезанными в кровь руками. Мне было слышно, что говорил доктор, перевязывая раны.
— Я ведь предупреждал вас, — говорил он. — Кремний — это стекло, а стекло вещь твердая, но хрупкая. Что случилось?
— Я хотел сорвать несколько стручков, — сказал Кляйнман, — попытался отломать ветку. — Он выругался, возможно, от болн. — С тем же успехом я мог бы схватить пригоршню ножей.
Я направился к воздушному шлюзу и не услышал, что атветил Хольман: Член экипажа, стоявший у шлюза, узнал меня и вновь повернулся лицом к зарослям, окружавшим корабль. Слабый ветерок едва ощущался, но даже через поляну был слышен звон колокольчиков.
Я побежал в сторону долины, и звук усилился.
Это было в стороне от тропы, но я знал дорогу.
Я осторожно пробирался между высокими кустами и остановился только, когда добрался до знакомого мне места. Передо мной был крутой обрыв, а далеко внизу долина, сплошь покрытая кустарником, склонившимся под тяжестью блестящих стручков. Я ждал, затаив дыхание. Наконец ветер усилился, и началось. Звон колокольчиков невозможно описать словами: Многие пытались сделать это, но не смогли, а я не поэт; Нужно услышать эту музыку и понять; а услышав один раз, невозможно забыть. В долине были тысячи кустов, усыпанных стручками, она звучала, как огромный резонатор. Звук поднимался наверх волной, множество нот, все, какие только возможны, вместе и по одной, сливались, переплетались в бесконечном разнообразии мелодий. В этой музыке были все звуки, все, какие только могли быть.
Чья-то рука опустилась на мое плечо, и я открыл глаза. На меня смотрел Хольман.
— Джон!
— Оставь меня в покое. — Я сбросил его руку. — Зачем ты вмешиваешься?
— Уже поздно, — сказал он. — Я начал беспокоиться. — Он взглянул вниз, на долину, и я понял, что он имел в виду. — Пойдем на корабль.
— Нет. — Я шагнул в сторону. — Оставь меня в покое.
— Не дури, — сказал он хриплым от злости голосом. — Сколько раз я должен повторять тебе, что это — иллюзия?
— Какое это имеет значение. — Я посмотрел на долину. — Я верю в это. Он живет где-то там, внизу. Я слышу его голос.
— Иллюзия, — повторил Хольман. — Мечта.
— Так считаешь ты, но это все, что у меня есть. — Я взглянул на него. — Не беспокойся, я верю тебе.
— И надолго хватит твоей веры? — Он выругался, грубо и зло. — Черт возьми, Джон, прекрати травить себя. Твой сын уже пять лет как мертв, твоя бывшая жена снова вышла замуж. Давно пора вернуться к работе и перестать растрачивать себя понапрасну.
— Да. — Я шагнул в сторону корабля. — Работа. Меня будут искать.