Следующим номером был голубой «Шевроле», и Маноло играл с ним, как ребенок с котенком, раздразнив его, заставив напасть и остановив навсегда. Машидор получил обе передние фары. К этому времени небо заволокло тучами, послышались раскаты грома.
Третьим был черный «Ягуар», требующий высочайшего искусства. И прежде чем Маноло расправился с ним, на песке появился не только бензин, но и кровь, потому что боковое зеркало выступало дальше, чем можно было предположить, и на груди Маноло возникла красная полоса. Но Маноло вырвал систему зажигания машины е такой грацией и искусством, что толпа от восторга выплеснулась на арену, и пришлось призвать стражу, которая с помощью дубинок сумела вернуть всех на места.
Разве после этого кто-то мог сказать, что Дос Мюэртос когда-либо знал страх?
Поднялся ветерок; я выпил стакан прохладительного в ожидании последнего номера.
Автомобиль двинулся вперед еще при желтом свете.
Это был «Форд» горчичного цвета с откидным верхом.
Когда он проезжал мимо Маноло в первый раз, он прогудел и включил дворники на ветровом стекле. Раздана лись приветственные крики: зрители поняли, что у этого автомобиля есть смелость.
Вдруг «Форд» резко остановился, дал задний ход и устремился на Маноло со скоростью миль сорок в чяс.
Маноло, однако, увернулся, пожертвовав на этот раз грацией в пользу целесообразности, и машина резко затормозила, переключила передачу и вновь ринулась вперед.
Маноло взмахнул накидкой — и она тут же была вырвана из его рук. Если бы машидор не упал назад, автомобиль сбил бы его.
Кто-то крикнул:
— Она разрегулирована!
Но Маноло поднялся, подобрал накидку и начал игру снова.
До сих пор вспоминают о пяти пассах, которые последовали затем. Никто еще не видывал такого флирта с бампером и решеткой! Никогда, никогда на Земле не было такой встречи между машидором и машиной! Автомобиль ревел, как десять столетий обтекаемой смерти, и дух Святого Детройта словно бы сидел на месте водителя, а Дос Мюэртос взмахивал оловянной накидкой и требовал гаечный ключ, усмиряя машину. Автомобиль на ходу пытался охладить перегревшийся двигатель, опускал и поднимал окна, прочищал время от времени глушитель — с урчанием туалетного бачка; выпускал клубы черного дыма…
К этому времени уже пошел мягкий, ласковый дождь, а раскаты грома все приближались. Я выпил еще прохладительного.
Дос Мюэртос пока что ни разу не использовал свой универсальный гаечный ключ против двигателя, он лишь стучал им по кузову, — и вдруг машидор метнул ключ., Некоторые эксперты считают, что он метил в щиток зажигания, другие — что он пытался перебить насос для горючего.
Толпа зашикала.
Что-то липкое закапало из «Форда» на песок. Красная полоса на груди Маноло расширилась. Захлестал дождь. Маноло не взглянул на толпу. Он не открывал глаз от машины. Держа поднятую руку ладонью вверх, он ждал.
Задыхающийся качальщик сунул ему в руку отвертку и побежал обратно к ограде.
Ma поло чуть отошел в сторону.
Автомобиль бросился на него, и машидор нанес удар.
Он промахнулся.
Никто, однако, не сдался. «Форд» двигался по тесному кругу, в центре которого был Маноло. Из двигателя шел дым. Маноло потер руку, поднял брошенные отвертку и накидку. Зрители снова засвистели. Когда машина надвинулась на Маноло, из ее двигателя вырвались языки пламени.
Некоторые говорили, что Маноло снова нанес удар и снова промахнулся, потеряв равновесие. Другие говорили, что он лишь замахнулся, но испугался и отпрянул.
Еще кто-то говорил, что, возможно, на мгновение он проникся роковой жалостью к смелому противнику, и это остановило его руку. Я же скажу, что дым был слишком густым, и нельзя сказать наверняка, что случилось.
Автомобиль повернул, Маноло упал вперед, и его понесло на двигателе, пылающем ярким огнем, как катафалк бога, — навстречу третьей смерти. Удар об ограду и все объято пламенем.
Немало спорили по поводу последней корриды; а то, что осталось от выхлопной трубы и передних фар, похоронили вместе с тем, что осталось от машидора — под песками Плазы; и много слез было пролито женщинами, которых знал Маноло.
А я скажу, что Маноло не мог испугаться, и не мог поддаться жалости — потому что его сила была как поток ракет, его икры были поршнями, пальцы его имели точность микрометров, волосы его были черным ореолом, и ангел смерти управлял его правой рукой.
Такой человек — человек, знавший истину, — более могуч, чем любая машина. Такой человек выше всего, лишь власть и слава над ним.
Но теперь он мертв, этот человек, — мертв в третий и последний раз. Он мертв — как все те, кто умер перед бампером, под решеткой, под колесами. И это хорошо, что он не может встать снова, ибо я скажу — его последняя машина была его апофеозом, а все другое стало бы упадком.
Однажды я увидел травинку, выросшую между листами металла нашего мира, — в том месте, где листн разошлись; и я уничтожил ее, решив, что ей очень одиноко. Я часто сожалею об этом, потому что отобрал у травинки славу одиночества. Я чувствую: так должна жить машина; так нужно рассматривать человека — сурово, затем с сожалением; и небеса должны плакать о нем глазами, которые печаль открыла на небе.
И всю дорогу домой я думал об этом, и подковы моей лошади стучали по полу города — пока я пробирался сквозь пелену дождя в сторону вечера той весной…
Дж. У. ПЕИДЖ
СЧАСТЛИВЕЦ
Утопия Мора была изолирована — отрезана от мрачного внешнего мира. Все утопии таковы…
Нельсон и девушка увидели друг друга одновременно. Он только что обогнул горную жилу, выступающую на поверхности скалы, и сейчас находился в десяти милях от Мавзолея Восточного Побережья. Между ним и девушкой, остановившейся напротив него, было футов двадцать; оба замерли, готовые защищаться, и внимательно следили друг за другом. Девушка была белокурая и очень худая, почти тощая, наверное, оттого, что жила под открытым небом. Ее нельзя было назвать красавицей; это была привлекательная молодая девушка, которой, возможно не исполнилось и двадцати. С правильными, мягкими чертами лица и растрепанными волосами. На ней была надета легкая рубашка и полинявшие коричневые шорты из грубого домотканного материала. Нельсон не ожидал здесь никого увидеть, она, — судя по всему, тоже. Так они стояли и смотрели друг на друга довольно долго, сколько именно, Нельсон потом вспомнить не мог. И тут Нельсону пришла довольно нелепая идея что-нибудь предпринять.
— Я Хэл Нельсон, — сказал он.
Он уже давно ни с кем не разговаривал, и его голос странно прозвучал в этой глуши. Девушка сделала нервное движение, но к Нельсону не приблизилась. Она не спускала с него глаз, и он чувствовал, что она готова отреагировать на малейший шорох, который предупредил бы ее о ловушке.
Нельсон шагнул было к ней, но сразу же остановился, ругая себя за совершенную ошибку. Девушка быстро отошла назад, как зверек, который еще не знает, угрожают, ему или нет.
— Я такой же, как ты. «Неспящий». Видишь, у меня вся одежда рваная.
Нельсон сказал правду, но девушка лишь нахмурилась. И все, так же была настороже.
— Я убежал десять или двенадцать лет назад. Из Таннервильской коммуны. Я тогда был на старшем курсе. Им не удалось упрятать меня в гроб. Я уже тебе сказал — я «неспящий», — он говорил спокойно и медленно и, как ему казалось, ласково. — Не бойся меня. Скажи, кто ты.
Тыльной стороной ладони девушка откинула с глаз прядь почти совсем выгоревших волос — и только этот жест мог свидетельствовать, что ее напряжение немного спало. Она была сильная и легкая, ростом гораздо ниже его. Вероятно, среди этой дикой природы она чувствовала себя так же уверенно, как и он. Их окружали густой кустарник, сосны и скалы. И если бы Нельсон ее напугал, а для этого было достаточно одного неосторожного движения, ей бы ничего не стоило убежать.
Слишком много воды утекло, и Нельсон стал забывать тех, с кем он когда-то был вместе, и теперь ему так не хватало компании, особенно женской. Патруль, который схватил Сэмми, Джин и старину Гарднера, поймал и Эдну, и чуть было не поймал его самого. Девушка была одна, а это означало, что у нее тоже нет близких.