И позвал он Гнезия и сказал: позови эту Самаритянку.
И он позвал ее. Она пришла к нему, и он сказал – возьми сына твоего».
Рассказ этот, отстоящий от нас почти на тридцать веков, интересен не только жизненной достоверностью деталей («И встал и прошел по горнице…»); но что важно – описанием самого приема возвращения к жизни. Во всяком случае, того, как мог бы это видеть наблюдавший со стороны.
Упоминание о подобном случае содержит и книга русской духовности «Четьи-Минеи».
«И не во мнозе времени поели отца своего, разболеся сей князь Иван Борисович, и егда вельми изнеможе, и повел себя отвести в обитель пречистой Богородицы к отцу своему крестному игумену Иосифу».[2] «…И егда привезоша его в обитель пречистой Богородицы, и отнесен бысть в келию, и изнеможе зело, и нача отходити. И егда бысть без дыхания, и сия видяще князи и бояре и благородные отроки нечаемую ими печаль и скорбь сердечну, и начашя велиими гласы вопити, глаголюще…» Послали за игуменом. «И прииде игуменъ Иосиф, и повелел престати от плача; и виде князя без дыхания и вопроси, аще покаяся и причастися. И отвешаша ему вей: ни покаяся, ни причастися. И о семъ Иосиф зело оскорбися, съ воздыханиемъ слезы испущая: бяше бо, такоже и прежде рекъ, тако сынъ ему крестный. И выела всехъ вонъ, остави единаго старца Касиана, рекомаго Босого; и помолися Господу Богу и пречистой его Богоматери: а абие князь тако отъ сна возбнувъ, сверже одеяло, и нача звати великымъ гласомь отца Иосифа, просить покаяния. Услашавше же князя и бояре гласъ его, отъ скорби на радость мало отдохнушя. И рече имъ Иосифъ: что имущени бысте, князю мало задремавшу? Зрите, тако живъ есть. Они же во удивлении бышя: видешя бо его умерша; и пакы зряще его жива, воздашя славу Богу. И вей начашя хвалу воздавати Иосифу: тако молитвою, рече, твоею князь оживе».
Но воскрешение это не имело целью перечить замыслам Господним и воле судьбы. Игумен исповедал князя, причастил его, после чего князь «предастъ духъ свой Господеви с миромъ; и положишя его в святей церкви на правой стране».
В Риме бытовало представление, будто различными магическими приемами человеку возможно продлить жизнь сверх срока, который определен судьбой. Но жизнь эта будет призрачной, кажущейся. Упоминание о такой практике есть и у австралийских аборигенов. Их колдуны могут якобы вернуть умершего к жизни, но на короткий срок – только на три дня. Но это существование тоже как бы призрачное. Такой человек, которого вернули к жизни, отказывается от пищи и все время лежит у костра, чувствуя подползающий холод.
Вот еще одно упоминание о событии того же ряда. О нем повествует греческий историк Филострат в сочинении об Аполлонии Тианском.[3] Рассказ свой он строит на записях спутника и ученика Аполлония – Дамида. Во время пребывания в Риме, повествует Дамид, философу встретилась погребальная процессия, провожавшая отроковицу из знатной семьи. «Узрев такое горе, Аполлоний сказал: „опустите носики, ибо я остановлю слезы, проливаемые вами по усопшей“, – а затем спросил, как ее звали. Многие решили, что он намерен произнести речь, какие обычно произносят на похоронах, дабы подстегнуть всеобщие сетования, однако Аполлоний ничего подобного делать не стал, а коснулся покойницы, что-то потихоньку ей шепнул – и девица тут же пробудилась от мнимой смерти и собственным голосом заговорила и воротилась в отеческий дом».
И снова в повествовании о событии необычайном мы встречаем обыденную жизненную деталь, явно восходящую к свидетельству очевидца: ожидание, что прохожий произнесет речь, когда он спросил об имени, – таков был, очевидно, обычай.
Интересно в этой связи и заключение Филострата, отмеченное не апологетикой, а скорее недоумением по поводу эпизода, которому он пытался найти обыденное объяснение: «То ли он обнаружил в мнимой покойнице некую искру жизни, укрывшуюся от тех, кто ее пользавал, – не зря говорили, что под дождем от лица покойницы шел пар, – то ли уже угасшую жизнь согрел он своим прикосновением – так или иначе вопрос этот остался неразрешимым не только для меня, но и для свидетелей описанного события».
Подтверждение тому, что в древнем мире, возможно, и правда известны были какие-то приемы возвращения к жизни, можно искать в опыте китайской медицины. Я имею в виду способ реанимации при помощи массажа акупунктурных точек, метод «куацу». Практика эта уходит в самое отдаленное прошлое. Методу «куацу», считают специалисты, не менее пяти тысяч лет.
Другие свидетельства позволяют догадываться о приемах, возможно, и более глубокого плана.
2. Шаманы возвращают к жизни
Вот как выглядит шаманистская практика такого возвращения к жизни. Специальное лицо – у хантов «исылта-ку» – ложится рядом с умершим, лицом вниз и находится в таком положении не менее трех дней. Все это время в дом не должен заходить ни один человек. Через трое суток, по рассказам хантов, либо они выходят из дома вместе, либо «исылта-ку» выходит один, объявляя: «Кэллох-Торум взял его себе».
Представление о некой энергетической субстанции, носительнице жизненной силы, продолжающей существовать и после гибели тела, активно присутствует в сознании человека всю историю его бытия. Практика возвращения к жизни, о которой говорю я, предполагает, что «исылта-ку», или шаман, вступает в контакт с этим энергическим сгустком, с душой, покинувшей тело, понуждая ее вернуться обратно. Для этого лицо, которое осуществляет такую попытку, приводит себя в определенное состояние, состояние транса, когда считается, что душа его тоже покидает тело, а органы чувств перестают воспринимать окружающее.
Социальный опыт говорит, что подобная практика не могла бы существовать века и тысячелетия, если бы она пусть изредка, время от времени не подкреплялась каким-то положительным результатом. Поскольку речь здесь идет о народах бесписьменных, сведения о таких результатах могла бы хранить только человеческая память. И такие сведения действительно есть. Причем некоторые из них относятся к событиям, происходящим в довольно близкое от нас время. Вот одно из них, записанное в 1935 г. в Таймырском национальном округе.
«Жил старик шаман Порбин. С ним в одном чуме жила старуха вдова, тоже Порбина. У старухи было два сына. Один уже большой парень, промышленник, другой маленький. Старуха была совсем бедная…» Однажды из зимнего леса, где было захоронение, старик шаман привез зашитое в ткань тело своей умершей дочери.
«Шаманить буду, – говорит старик. – Хочу сделать девку живой. Ну ты, парень, давай мне шаманскую парку и бубен.
Парень принес шаманскую парку и бубен.
– Ну, теперь поезжай! Тут близко есть молодой шаман. Пусть он приедет шаманить – может быть, у меня одного силы не хватит.
Парень поехал к соседям и привез того молодого шамана Турдагина.
Когда молодой шаман приехал, чум старика был уже полон гостей. А сам старик лежал на полу, головой в сторону тундры, потому что ушел уже в нижнюю землю.
Сильно дышит, головой мотает, словно олень бежит. Всегда так шаман подражает оленю, когда идет в нижнюю землю.
Потом молодой шаман лег рядом со стариком и стал тихонько говорить, что он там видит. Один человек из гостей сел у его головы, слушает и передает другим людям.
– Пришел я в нижнюю землю, – говорит молодой шаман. – Большая очень быстрая река сейчас передо мной. Старик шаман стоит перед этой рекой на берегу и не может через нее перейти».
Молодой шаман переходит через реку и в конце концов добирается до ящика в чуме мертвецов.
«Пять сердец лежит в нем, – продолжает он. – Четыре из них совсем черные. Одно наполовину еще белое. Я думаю, это сердце дочери шамана».
На обратном пути он снова пересекает реку и в конце концов возвращает дочь старого шамана к жизни.
«…Девка поднялась и села. Только глаза остались у нее мутные. Дунул тогда ей шаман в лицо, и стало оно белым, и глаза светлыми. Встала она и присела к огню.
…Теперь говорит старик шаман молодому шаману:
Иван Борисович (XV – начало XVI в.) - князь Волоцкий.
Иосиф Волоцкий (1439 – 1515) - русский церковный деятель, философ, «настоятель града Волока Ламского».