— В децембрисе.
— Опасный возраст, человек в это время наиболее податлив; нужно быть чрезвычайно осторожным — под какой морфой жить, чем напитываться. Вы же не хотели бы лет через двадцать распознать в себе отпечаток, — тут он стиснул пальцы в кулак и опустил на поручень, — отпечаток моей руки.
Абель был явно смешан. Он ерзал на сидении стула, чесал себя в голове; взгляд ежесекундно убегал от отца — к статуе, книжкам, цветным пирокийным абажурам.
— Не знаю, может вы и правы. Но, — тут ему не хватило слов, и он начал снова: — но ведь это всегда действует в обе стороны: если вы настолько переменились, если столько потеряли, то чья морфа вернет и отстроит более истинного Иеронима Бербелека, как не морфа родных его детей?
Пан Бербелек был изумлен.
— Не понимаю, что это ты себе представил. Прости, но ведь это не сказка: приезжаешь, спасаешь отца, счастливое семейство, героические дети…
— Но почему же — нет? — Абель даже наклонился в сторону Иеронима. — Почему нет? Разве собаки не становятся подобными своим хозяевам, хозяева — своим собакам, муж с женой друг на друга не становятся похожи, ведь даже у женщин, проживающих под одной крышей, кровь идет в один лунный день? Уж если ребенок представляет эйдолос родителя, настолько же и родитель представляет эйдолос ребенка.
— Ты долго над этим раздумывал? — фыркнул эстлос. — Ты чего себе намутил?
Абель выпустил воздух из легких — сгорбился, уставив взгляд на носки собственных ног.
— Ничего.
Пан Бербелек тоже склонился вперед, сжав плечо сына. Парень глаз не поднял.
— Что? — повторил Иероним, намного тише, чуть ли не шепотом.
Абель покачал головой.
Пан Бербелек не настаивал. Ждал. Часы в холле медленно выбили одиннадцать. На улице пьяница наяривал неприличную частушку, после этого его цапнула городская стража — это они тоже услышали в ночной тишине. Всякое мгновение в погруженном в темноту доме что-то потрескивало и поскрипывало — дыхание старого жилища. Пан Бербелек руку не забирал.
— В Бресле, в академической библиотеке, — пробормотал Абель, — когда я изучал историю полян… В конце концов, все сводится к новейшей истории, к окружающему миру. Учитель порекомендовал мне Четвертый сон Чернокнижника Крещева. Так вот, вы есть там, в указателе.
— Ага. Ну так.
— Осада Коленицы, 1183, целая глава. Крещев называет вас «величайшим стратегосом наших времен». Конечно же, я и раньше слыхал, и от матери…
— О?
— И я подумал: из его семени зачатый, из его Формы, так что все естественно… Это благородная мечта — пойти следами собственного отца. Стратегос Абель Лятек. Вы будете смеяться.
— Мой отец, твой дед, он был канцеляристом урграфа.
— Вы будете смеяться.
— Нет. Задатки в тебе есть, ведь это же ты уговорил Марию, чтобы она выслала вас ко мне, правда? Хотя ей и не хотелось. Но, в конце концов, ты ее так слепил, что она сама себя убедила, будто с самого начала идея принадлежала ей.
Абель только пожал плечами.
Пан Бербелек отпустил руку сына, выпрямился. Что-то в нем ломалось, формировался конвекционный поток эмоций; нечто, чего он не осмеливался назвать амбицией — предсказание огромного голода удовлетворения, желания гордости. Я мог бы еще быть великим! Снова мог бы вырости под самое небо! В теле Абеля. Ибо лишь только Форма бессмертна. Мог бы! Могу!
— Не очень знаю, как ты все это представляешь, — буркнул Иероним, сохраняя безразличие на лице. — Ты же видишь, кто я сейчас. Скорее уже, это я рядом с тобой буду вести себя по-ребячески, чем ты рядом со мной возмужаешь.
— Не думаю.
— Не думаешь.
— Ты вошел в комнату, секунда, две — и мы не могли оторвать от тебя глаз. Так звезды и планеты кружат вокруг Земли.
— Иди-ка ты лучше спать, а то начинаешь говорить словно поэт. Какие у вас планы на завтра?
— Ммм, ясное дело, осмотреть город.
Княжеский город Воденбург был заложен в 439 году Александрийской Эры в качестве речного форта в устье Меузы, который должен был обеспечивать безопасность внутреннего речного плавания и брать пошлину для локального македонского наместника. Существовавшие здесь ранее рыбацкие деревни были уничтожены неоднократными набегами — сегодня от тех деревушек, равно как и от первоначального римского форта не осталось ни малейшего следа.
В первые века После Упадка Рима, во времена Войн Кратистосов, когда в Европе и Александрийской Африке только устанавливалось политическое и хилеморфное равновесие, Воденбург завоевал значение в результате бешенного морфинга бассейна Рейна. Именно там проходил фронт, зона наложения корон кратистосов. Долгие годы еще земля не годилась для поселения, равно как и Рейн для плавания судов.