Когда Канопийский Тракт пересек первый канал, Шулима показала направо, к югу, веер нацеливался над линией огней, над плоскими крышами. Но увидели они только тени вершин самых высоких зданий — Святилище Изиды. Святилище Сераписа, святилище Манат, святилище Аказы, святилище Ормазды, храм Кристоса, храм Посейдона, храм Озириса. Они неоднократно перестраивались, но большинство из них было построено еще в Александрийскую Эру. Если боги и существуют, то именно сюда направляют они свои взоры каждое утро после пробуждения.
Они добрались до Рынка Мира. Посреди перекрестка высилась на половину стадиона каменная игла, увенчанная золотой статуей мужчины. Статуя должна была быть немалых размеров, раз пан Бербелек без проблем увидел, какой жест выполняет золотое изображение: правой рукой вздымает к небу меч, а левой выглаживает керос. Понятно, что это был Александр Македонский. Шнур виктик повернул вокруг обелиска. В этот же момент веер Шулимы вновь указал на юг — Библиотека. Все, что когда-либо написал человек.
Покинув Старую Александрию через Ворота Солнца, они проехали над вторым каналом и углубились в еврейский квартал. Сейчас здесь проживало немного евреев, но вот название осталось; в этом городе названия живут дольше всего — Материя поддается времени, но Форма остается. Амитасе указала налево, на гигантские колонны, образующие фронтон эллинистического дворца, жирные тени лежали между каменными столбами — Трон Тронов; именно здесь в свой сороковой день рождения Александр возложил на себя корону Царя всего Мира.
После этого они свернули направо. Их обогнал отряд гвардейцев на единорогах. Черные нагрудники на белых химатах, белые труффы, обернутые вокруг голов, бороды подстрижены по измаилитской моде, за спинами двойные кераунеты с четырехпусовыми стволами и прикладами, разрисованными яркими узорами, у пояса полулунные мечи. Единорогов морфировали из зебр, из вычищенная черно-белая шерсть в медовом сиянии пирокийных ламп блестела словно смазанная маслом. Пан Бербелек прикрыл глаза. Ему хотелось ощутить, как пахнет этот город, втянуть в легкие его вкус, знак морфы, но единственное, что он чувствовал, это запах благовоний Шулимы. Где-то над Средиземным Морем она перешла с эгипетской парфюмерии на более тонкие, растительные запахи — жасмин? квитра? фуль? Амиасе сидела слева от Иеронима, они сталкивались бедрами и ногами, через одежду он слышал горячку ее тела; когда она поворачивалась, чтобы указать веером что-нибудь за ним, а делала это довольно часто, грудь ее слегка напирала на плечо пана Бербелека. Еще на борту аэростата она переоделась по александрийской моде, то есть, в соответствии с модой Навуходоносора: в длинную, до самой земли, белую юбку, застегнутую высоко на талии; в широкую шелковую шаль, свободно наброшенную на плечи (когда она ее расправила, чтобы показать Алитее, в лучах заходящего солнца загорелся вышитый золотой нитью феникс) и в белую полотняную шляпу с плоскими полями. На предплечьях так и остались браслеты-змеи. Прежде чем опустить веки, пан Бербелек заметил, как командир отряда гвардейцев кланяется в своем седле Амитасе, когда та на мгновение обратила на него взгляд. Улыбки и движения веером Иероним уже не увидел; да и не нужно было, эту Форму он знал на память. Стилет, она должна быть стилетом, размышлял стратегос, когда они ехали на юг, через все более тихие кварталы, в уменьшившейся толкотне. Стилет, и голову не поверну. Если не устою лицом в лицо, если не смогу поднять руку, это означает, что и вправду я недостоин жить, пускай Чернокнижник забирает, что ему принадлежит. Но — посчитал он удары сердца, семнадцать, восемнадцать… нормально — но одного слова Ихмета еще мало, даже если она убила ту Леезе, этого еще мало, даже если она соблазняет меня и желает моей погибели в этой проклятой Александрии, на кой я вообще сюда приехал — слишком мало, слишком, мне нужно подтверждение. Она слишком красива. Затем открыл глаза.
— Парсеиды, дворцовые холмы, — говорила она, а веер мягкими дугами обрисовывал царственные тени, — то есть, не холмы, но все здешнее побережье Мареота было сильно переморфировано во время Пятой Войны Кратистосов, когда Навуходоносор выпирал Химеройса Скарабея; теперь здесь размещаются городские резиденции аристократии. Понятное дело, что много времени они проводят в своих деревенских имениях, в верховьях Нила, насколько мне известно, Лаэтития именно сейчас там и находится — но вот кто же сознательно отказывается от милостей антоса Навуходоносора? Не говоря уже о том, что не слишком-то разумно слишком надолго удаляться от двора Гипатии. Лаэтития, правда, связана с ней родством через бабку со стороны отца, но… А вот и ее дворец.