Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Инженер
Сергей Гусев-Оренбургский
Инженер
Дорога шла болотом.
Еще немного лет назад болото было непрохожим и непроезжим. Теперь бежало через него неровное, пыльное шоссе, тянулась к монастырю телефонная проволока; вкось и вкривь стояли в рыхлой почве телефонные столбы: глубокие канавы, с мутной водой на дне их, сторожили дорогу. Местами посевы и великолепные луга уже победили болото. Дальше тянулись торфяные участки и на них, близ дороги, шумели и тукали паровые машины среди копошащихся людских фигур. Батюшке показалось, что там снуют и монахи.
-- Торт берут, -- обернулся к нему мужик.
-- Кто берет?
-- Монастырек.
-- Его, стало быть, болото?
-- Яво-о!
Мужик был длиннобородый, рыжий, лохматый, в белой рубахе. И лошадь и тележонка были у него тоже какие-то лохматые, словно взбитые ветром. Тележонка глухо трещала и прыгала на ухабах, а лошаденка горбилась и словно бежала на одном месте. Батюшку встряхивало на каждой рытвине, ему неудобно было сидеть и разломило всего от долгого пути. С тоскливым нетерпением посматривал он на монастырь, так приветливо манивший к себе из-за болота. Во времена татарских набегов ушли из Путивля два инока искать уединения от житейских тревог. В чаще диких лесов, среди непроходимых болотных топей, нашли они пещеру и поселились в ней. Они изрыли лесной пригорок подземными ходами, извилистыми и узкими, как следы червей, и в сырой и затхлой тьме их предавались молчанию и молитве. Теперь на лесном пригорке издалека был виден со стороны болота красивый монастырь, уютно разбросавший свои белые постройки по зеленой чаще.
-- Тут все яво, -- сделал мужик рукою широкий жест, -- вон лес кругом, глянь-кось, батюшка... болото-то сторожить... все яво! Округ нашей слободки, на много-те верст, все яво. И паровички-то яво работают... Настоятель-то у них...хозя-я-йственный!
Мужик снял шапчонку и почесал в затылке.
-- Правду молвится слово, -- сказал он, -- умный человек завсегда все может, а дурак...
Батюшка рассмеялся.
-- А дурак что?
-- Между глаз нос просмотрел, -- засмеялся и мужик, -- не в осуждение молвится, батюшка, а как правду не сказать? Болото-то это прежде помещичкам разным принадлежало. Предлагали нашим старикам помещички-то укупить все болото по двадцать пять рублей за десятину. -- "Зачем оно нам?" -- После, -- говорят помещички-то, -- вспомните, пожалеете: земли у вас мало!" А старики только бороды разглаживают: -- "нам хва-а-тит"!
Мужик грустно усмехнулся.
-- Им-то хватило, а детям... -- Он взглянул на болото, -- Монастырек его задаром скупил. А теперь и по тысяче рублей десятинки не продаст. Арендовали раньше по пятьдесят копеек, а теперь по тридцать пять рубликов... да и то уж отказывать стали: сами пользуются. Слобода-то наша большая, у нас церковь трехпрестольная, а земли-то...
Он тяжело вздохнул.
-- По три десятинки, с оврагами!
Обернулся и посмотрел в темное лицо батюшки, как бы ожидая слова сочувствия. Но батюшка, весь изломанный и избитый, имел вид страдальческий и молчал, только болезненно морщился при каждом толчке. Мужик крутил головой.
-- Как жить? Расплодилось жительство, народу все больше, а податься некуды! Монастырек-то вот, слава Богу, хорошо живет. Настоятель у них заботливый. Архимандрит... орденами иллюминован. В церковь его водят с почетом, под руки... заслуженный. Звезду ждет.
-- Ох! -- сказал батюшка на ухабе. -- Какую звезду?
-- За труды. -- "Как, говорит, звезду получу, на покой уйду". Заботливый человек, строгий. Сапожная у них тут своя, портняжная. Мельница на речке. Больницу он каменную взбухал,
-- Для крестьян? -- поинтересовался батюшка.
-- За-чем... для братии. Плант ему архитектор чертил, не понравилось: по-своему строить зачал. Везде все сам, братию в строгости содержит. Их, ведь, много: триста душ. Есть тут иноки, кои по тридцать лет из обители не выходили. Нашинский, из слободы, мужичок, Гаврила Степаныч, еромонах уж он теперь, только раз и был в слободе-то, как машину провели. Пыхтит-идет машина-то. Увидал он, клобучек свой снял, да и из рук уронил. -- "Ни коня, ни вола... как, говорит, воно двигается?" Надел клобучек-то. -- "Чтобы до смерти и не видать больше, дай Бог!" С тем и в монастырь уехал... и не выходил больше.
Мужик вздохнул.
-- Да, хорошая обитель, спасительная... только обидела она нас очень.
Батюшка мрачно спросил:
-- Чем?
-- Все беды на бедну голову! Лужок у нас был. Только и богатства у обчества оставалось, что лужок этот. Расчудесный был лужок. Да была, стало быть, в планте какая-то путаница. Приехал в те поры инженер один в монастырек-от. В монахи поступил. Спасаться, значит, удумал, грехи свои замаливать. Человек ученый, умственный... ему тут же вскорости и мантию дали. А, ведь, ты знаешь, батюшка, что она такое, мантия-то?