— Это еще дело сомнительное, — вставил он.
— Товарищ Сашин, поверьте мне, — жарко возразил Северцев, — это реально! Правда, придется ломать рудник, ломать наши старые представления о способах горных работ, добиваться трудного… Но ведь большого!.. Ведь к этому-то и призывал всех нас Двадцатый съезд!
— Ему можно поверить, Петр Александрович, — вступился Яблоков.
Сашин постучал карандашом по стеклу, лежащему на столе.
— Кстати, о доверии, — несколько спокойнее продолжал Северцев. — Получается странная история: сорок лет нас воспитывают, на местах выросли хорошие люди, а доверия местным кадрам все меньше и меньше, любой пустяк может решать только Москва… Приказы, распоряжения, пухлые инструкции из центра просто-напросто сковывают нас, и от этого дело только страдает. Без бумажки человеку нет веры, и все потому, что перестраховщики и бюрократы щеголяют афоризмом: «Разговор к делу не пришьешь». И вот, из бумажки они сделали фетиш. Разве не парадокс: на нужное дело ты не можешь истратить тысячу рублей, если она не предусмотрена в бумажке, но обязан швырять миллионы, если они предусмотрены бумажкой. Наглядный пример — проект Сосновского рудника. О сделанном не сожалею, доведись вновь — поступил бы так же, — закончил Северцев.
Сашин усмехнулся:
— Прямо по Маяковскому: «Я волком бы выгрыз бюрократизм». Так, кажется, у него? Вы тут лишку не перегнули?..
— Анархия — мать порядка, — вздохнул Птицын.
— Я не за анархию ратую, как это легко понять, но у вас и без нее порядка не вижу, — парировал Северцев.
Сашин и Яблоков переглянулись. Сашин постучал по стеклу теперь уже ладонью. Яблоков заметил:
— Зря товарищ Северцев взял всю вину на себя: дескать, он один построил дорогу, вопреки приказам своего начальства. Строил он не один, тысячи людей на ней перебывали. Обком партии все видел и в стороне не стоял. Обком не был, Петр Александрович, сторонним наблюдателем. Поэтому мы готовы отвечать вместе с ним за все сполна.
Шахов улыбнулся. Птицын иронически заметил:
— Отвечать легко — труднее ответить: тогда другая философия появится.
Яблоков повернулся к Птицыну, в упор глядя на него.
— Значит, их, по-вашему, две, философии? Своя и чужая — сиречь партийная?
Птицын заерзал на стуле.
— Зачем приписывать мне то, чего я не говорил и не мог сказать. В конце концов, на философии я не настаиваю, это не моя специальность. Но вот бухгалтерия — моя специальность. За нее я и несу ответственность, как хозяйственник…
— А как и где вы ее несете? — спросил Сашин.
Птицын хлопнул себя по шее.
— На своей шее! За каждый процент плана отчитываюсь перед министерством, а вот Северцев с этим считаться не желает.
Яблоков отмахнулся от него:
— Значит, Северцев вам мешает? Я тоже бывший хозяйственник и вас понимаю. Но вот беда! Ведь бухгалтерия-то у нас не двойная итальянская, а тройная.
— Как прикажете вас понять? — язвительно осведомился Птицын.
— А очень просто: советская. Не только дебет и кредит учитывает, но и человека! Вот по этой бухгалтерии сосновцы и работали. Они помнили, что людям нужно скорее создать хорошую жизнь. Жизни-то человеку отпущено немного, вот обида…
— Вы лично вникали в дела горного цеха? — задал вопрос Яблокову Сашин. — Считаете возможным скорый переход на открытые работы?
— Да. Уже сегодня нужно составлять проект и завозить оборудование, — убежденно ответил Яблоков.
Тогда Сашин обратился к Шахову:
— В ЦК с Сосновки пришло несколько писем от рабочих и инженеров комбината. Они просят ускорить решение по «делу» Северцева. Пора кончать с этим «делом» и всем нам сделать для себя выводы. Я читал объяснение Северцева, он правильно поставил много важных вопросов, требующих разрешения. Возьмем пример с заработками его плотников: полнейшая неразбериха! Создали мы комитет по труду и зарплате, но очень уж медленно он разворачивается. Или еще пример: с нарядами на отгрузку деревянных домов в Сибирь. Это же образец головотяпства!
Сашин встал и прошелся по комнате.
— Формально Северцев виноват, но нужно ли было за это отстранять его от работы? Факты против него, но они искусственно надерганы. А как подошли к этим фактам и фактикам вы, товарищ Птицын? — Он остановился около Птицына.
— На меня товарищ Бурдюков напирал! Он хотел Северцева отдать под суд, я с трудом отстоял Михаила Васильевича… Меня же лично ввел в заблуждение руководитель нашей комиссии Кокосов. Я принял меры: мы уволили его. История эта достойна сожаления, я понял это из ваших установок, Петр Александрович!
— Каких еще установок? Что вы говорите?! — не вытерпел Сашин. — Я вас просто не понимаю. Какие нужны вам установки, чтобы просто-напросто вникнуть, о чем же идет речь? «Делом» Северцева полгода занимались работники главка, министерства, обкома и райкома партии, работники Сосновского комбината, его партийный комитет… Сколько людей было оторвано от настоящей, нужной работы! Сколько важных дел было отложено, чтобы разобраться в этом искусственно созданном «деле»! Кому это было нужно, во имя чего это делалось?
Под этим градом вопросов лицо Птицына и особенно его шея медленно покрывались апоплексической синевой.
Язык отказывался повиноваться ему и как бы сам собою произносил только:
— Было указание товарища Бурдюкова… Так велел товарищ Бурдюков…
— Ну что же, товарищ Птицын, у меня к вам больше вопросов нет, — сказал Сашин.
— Могу быть свободен?
— Да.
Когда за ним закрылась дверь, Сашин обратился к Шахову:
— Николай Федорович, по-моему, человек, думающий только по «установкам» и «указаниям», не пригоден к большой работе. Зачем вы держите у себя такого зама?
— Мы договорились с министром: Птицына с этой должности снимаем и переводим на рядовую работу в технический отдел. После его неприглядной роли в «деле» Северцева он не может рассчитывать на лучшее, — ответил Шахов.
Сашин махнул рукою, потер ладонью лоб и устало проговорил:
— Думал, думал я о «деле» Северцева и не раз задавал себе вопрос: а появилось бы оно вообще на свет, если бы все подобные дела решались на месте? Там, где они совершаются?
— Наверно, нет, — подтвердил Яблоков.
— Убежден: местные органы решили бы сами, без обращения в правительство, вопрос о передачи свободной электроэнергии с химкомбината на Сосновку. Проще решился б и вопрос о воде для бумажников. Не стали бы возить и дома за тридевять земель, когда их делают под боком…
— Ведомственные барьеры! — напомнил Яблоков.
— Вам мешают министерства? — уточнил Шахов.
— Во всяком случае, не помогают, — быстро ответил тот.
— Простите! Но если уж так, то кто же будет руководить без них производством? — задумавшись, ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил Северцев.
Наступившее молчание прервал Сашин:
— В разное время и на разных этапах нашего хозяйственного строительства были у нас и военный коммунизм, и новая экономическая политика, и губернские советы народного хозяйства, и отраслевые хозяйственные народные комиссариаты, и сменившие их министерства. Мы первые в мире строим плановое социалистическое хозяйство, опыта других использовать не можем, все впервые приходится решать самим. А может, сегодня следует перейти от руководства народным хозяйством по вертикали — через министерства, к руководству по горизонтали — через областные советы народного хозяйства? — задал вопрос Сашин, желая узнать мнение своих собеседников-хозяйственников по такому важному и сложному вопросу.
Шахов вздохнул.
— Да разве сравнишь масштабы производства тех годов с нынешними-то? Чтобы теперь руководить нашей промышленностью на местах, нужны люди поопытнее тех, что тогда были. С министерским размахом!..
— Верно. Но на местах у нас немало Северцевых народилось, — возразил Сашин. И искоса глянул на Шахова: — Хотя можно помочь и министерскими кадрами…
— Только уж, ради господа бога нашего, не Бурдюковыми и Кокосовыми! — замахав руками, рассмеялся Яблоков.