Северцев слушал и не мог справиться с владевшим им недоумением. В течение многих лет Северцев читал в газетах и официальных бумагах, не один раз слышал в докладах призывы укреплять центральный аппарат по руководству хозяйством. Причем комплектовали этот аппарат в основном за счет очень квалифицированных кадров. Сосредоточивая всю полноту власти в министерствах, местных работников ограничивали даже в мелочах. Обе стороны дела были ему отлично знакомы по собственному опыту. И вдруг речь идет о том, не ликвидировать ли министерства! Не передать ли власть на места… Настолько трудно было с этим освоиться, что он прежде всего с тревогой представил себе возможные последствия: децентрализация хозяйственного руководства может нарушить плановое начало, разовьется местничество, образуются из замкнутых хозяйств своего рода удельные княжества — Рязанское и Казанское, Московское и Астраханское… А не возникнет ли через некоторое время надобность дать задний ход, пойти в этом смысле по стопам Ивана Калиты? Потом его осенила мысль: Сашин, видимо, просто шутит…
Сашин с интересом поглядывал на собеседников.
Яблоков заговорил первым. Рассказал о том, о чем давно думал:
— Будь ты хоть семи пядей во лбу, а усмотреть из Москвы, что делается на всей земле советской — ведь союзные предприятия разбросаны повсюду! — фактически невозможно. Значит, и руководить ими крайне трудно. Это дело куда сподручнее местным органам: любая область во сто раз меньше всего Союза. Тут-то и встает проблема, о которой говорит Северцев, проблема доверия. Если мы его заслужили — и вопросов не возникает!
Ему возразил Шахов:
— Вы упрощаете весьма сложный вопрос. Попытаюсь показать на примере. В Казахстане есть известный вам крупнейший медный рудник. Он снабжает рудой медеплавильные заводы Урала и Казахстана. По плану половину руды он должен грузить для Урала и половину — заводам своей республики. Случилось так, что на руднике отстали горноподготовительные работы, сузился фронт очистных работ и добыча руды захромала. Министерство, учитывая потребность страны в медном листе, обязало рудник грузить руду в первую очередь для Урала: именно там вырабатывается особо важный сортамент. А республика обязала руководство рудника раньше всего отправлять руду на свой завод: ведь они непосредственно отвечали за него, Урал интересовал их меньше. Министр приказывал, грозил директору рудника, — а что тот мог сделать: железная дорога давала вагоны только для отгрузки руды на местный завод… Я так полагаю, что это делалось не без участия республиканских органов: своя рубашка ближе к телу… И все это еще при наличии союзного министерства, хозяина этого рудника! А что будет, когда вся хозяйственная власть перейдет на места?..
Сашин остановил взгляд на Северцеве. Но тот не был готов к такому спору. Немного помедлив, Сашин сказал:
— Разговор у нас был, как выражаются заправские ораторы, в порядке постановки вопроса. — Он улыбнулся. — Как я и думал, он воспринят по-разному: местные работники — за, министерские — против. — И снова вернулся к серьезному тону: — Удивительного тут ничего нет. Любое большое дело, в том числе и руководство промышленностью, вернее, его реорганизация имеет много и положительных, и отрицательных сторон, — о них следует еще подумать нам всем вместе.
Тут не только ломка организационных форм, это и ломка личных судеб многих людей, что попадут под реорганизацию: извольте отказаться от московской благоустроенной квартиры, от столичных театров и магазинов и свыкаться, к тому же не в юном возрасте, с сибирской или дальневосточной суровой жизнью.
Теперь о Северцеве: где собираетесь его использовать?
Вопрос был обращен к Шахову.
— На Сосновку он, по понятным причинам, ехать не хочет, — сообщил Николай Федорович. — Очевидно, предложим ему Дальний Восток.
— Дело ваше, но понятные вам причины непонятны мне. Почему ему не вернуться на Сосновку? — И Сашин прямо взглянул на Северцева.
— Там меня вымарали всего.
— Кто: мы или кокосовская комиссия? Мне кажется, это не малозначащая деталь, — заметил Яблоков. И, адресуясь ко всем, продолжал: — Обком настаивает на возвращении Северцева. Мы его с партийного учета не снимали и не снимем. Ошибку допустил наш новый заведующий промышленным отделом обкома, согласился тогда с Бурдюковым по незнанию.
Шахов покосился на него, одобрительно и в то же время удивленно покачал головой.
Сашин добродушно усмехнулся:
— Ну вот мы и договорились. Правда, Северцеву жена сегодня крепко намылит голову, но разве из-за этого следует переводить его с Сосновки, когда он уверен, что там можно в два-три раза увеличить добычу металла?
Яблокова он оставил у себя, с остальными распрощался.
— Пройдемся пешком? — предложил Николай Федорович Северцеву, когда они вышли на улицу.
— С удовольствием. Мне торопиться некуда. Николай Федорович, признаться по чести, не понимаю я Сашина: хоронит министерства?
Шахов ответил не сразу.
— Сашин правильно сказал — предстоит ломка личных судеб наших заслуженных командиров промышленности. А выиграет ли от этого народное хозяйство?
Разговаривали они всю дорогу, но и в этот раз Северцев не набрался духу рассказать Николаю Федоровичу о своих семейных делах.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Северцев извелся от тяжелых, неприятных дум. Как объяснить Анне и надо ли ей объяснять, что не смогла она вытеснить из его сердца Валерию, которую он продолжал любить всегда, даже тогда, когда эта любовь граничила с ненавистью? Как объяснить и надо ли объяснять близким ему людям, что Валерия заняла только давно принадлежавшее ей место? Как объяснить разрыв с Анной Виктору? Как уменьшить его боль?.. А как отнесутся ко всему этому товарищи по работе? Многим трудно будет понять его появление на Сосновке вместе с Валерией… Зря все-таки не отбился он от прежней работы. На новом месте было бы по-другому…
Усилил его сомнения телефонный разговор с Гагрой: он понял, что Валерия недовольна предстоящим возвращением на старое место, она поехала бы к черту на кулички, лишь бы не туда, где ей столько пришлось пережить тяжелого…
В доме Северцевых стояла непривычная и недобрая, полная тревожного ожидания тишина. Анна с утра убегала в магазины, чтобы принести к обеду что-нибудь из того, что особенно любил Михаил, потом готовила, но Михаил не являлся к обеду, и она, сама не притронувшись к еде, подолгу плакала. Почти не бывал дома Виктор: он хорошо закончил школу и усиленно занимался, собираясь поступать в институт, помогал готовиться к экзаменам и соседке Тоне. Он тоже уходил с утра, а возвращался вечером, усталый и голодный. Только он и радовал Анну, съедая все, что ему было оставлено, и оживленно рассказывая о событиях протекшего дня.
Михаил Васильевич приходил поздно, молча выпивал стакан чаю и ложился спать.
После приезда его с юга Анна поняла, что случилось непоправимое. Она ждала развязки, которая могла наступить в любой час. Но шли дни, и его молчание вселяло в душу Анны слабую надежду — может, все-таки он опомнится, может, все-таки не решится?..
В один из вечеров Михаил Васильевич пришел необычно рано. Принес торт, коробку конфет и бутылку вина. Анна не могла понять, что случилось. Чай пили все вместе. Этого давно не бывало у них в доме.
За чаем Михаил Васильевич рассказал: сегодня отменен злополучный приказ. Теперь он полностью реабилитирован и может спокойно возвращаться на Сосновку.
— Когда уезжаешь? — спросила Анна.
— На днях, — ответил он.
— У тебя же еще отпуск не кончился, папа, — заметил Виктор.
— Дела, сынок! Нужно ехать.
— Папа, у нас среди ребят сейчас много разговоров про Сталина. Как же так, верили ему больше бога, а что оказалось?
— Бога? Владимир Ильич Ленин, сынок, всю жизнь довольствовался положением человека на земле и не помышлял о своем обожествлении.
— Получается прямо по сказке Андерсена. Трудно нам, молодежи, такое прозрение.
— Ты поднял очень сложный вопрос, в двух словах мне о нем не рассказать, а тебе не понять. Знай лишь одно: ликвидируя последствия культа личности, партия следует ленинским заветам, ленинским принципам. На вот, почитай завещание Ленина. Потолкуем еще.