После окончания курсов он автоматически пошел на выдвижение — его назначили главным инженером маленького рудника. Не располагая достаточными знаниями и опытом для такой работы, Птицын поначалу часто попадал впросак, но, осмотревшись, выработал своего рода тактику, которая позволила ему впредь подолгу держаться на постах.
Тактика эта была до гениальности проста: по возможности самому ничего не решать! Для решения больших и малых вопросов, подчас совершенно ясных и не требовавших никакого обсуждения, он непременно собирал совещания, чем снискал себе репутацию «демократа». На этих совещаниях был заведен устойчивый порядок: обсуждение велось свободно, все присутствующие обязаны были высказаться, причем время для выступлений не ограничивалось, итогом же многочасовых разговоров обычно было краткое заключительное слово главного инженера. Он благодарил участников совещания и заверял, что доложит об их мнении управляющему рудником для принятия решения. Под любыми предлогами Птицын не подписывал никаких решений, поручая это своему заместителю или подсовывая управляющему. Выслушивая замечания последнего относительно того, что главному инженеру нужно бы решать вопросы самостоятельно, без заседательской суетни, Птицын с обаятельной улыбкой напоминал, насколько важно осуществлять в руководстве принцип коллегиальности.
Над Птицыным посмеивались и в то же время мирились с его слабостями, так как видели в нем человека хоть и бесполезного, но и не вредного.
Став одним из руководителей рудника, он начал тяготиться положением беспартийного и вскоре подал заявление о приеме в ВКП(б). Партийное бюро долгое время колебалось, но в конце концов Птицына приняли, отечески пожурив и взяв с него обещание учесть критику, исправить ошибки.
Когда умер главный инженер треста, Птицына нежданно-негаданно назначили на вакантное место. Трестовская работа пришлась ему еще более по душе. Тут было куда спокойнее, гораздо больше предоставлялось возможностей совещаться и уходить от решений: управляющий трестом был опытный инженер, он брал на себя все без исключения. Тут Птицын выступал главным образом в роли доброго арбитра — примирял спорящих инженеров; искусно гасил технические разногласия, затягивая их разрешение; пересылал предложения для бесконечных заключений экспертов. Он ни с кем не ссорился, со всеми поддерживал хорошие отношения. Его реже стали называть «демократом», чаще «дипломатом». Окончился кандидатский стаж, Птицын стал членом партии и начал исподволь подумывать о столичной карьере…
После войны аппарат главка расширялся. Утвердили новую должность заместителя начальника по общим вопросам, и начались поиски подходящей кандидатуры. В управлении кадров решили взять работника с периферии, знающего эту отрасль промышленности. Перебрали личные дела нескольких старых работников, но тресты и предприятия, которыми они руководили, частенько срывали план, личные дела были подпорчены взысканиями. Кто-то предложил посмотреть дело Птицына. Взысканий он не имел, трест его был передовым, все время перевыполнял программу, — «объективные данные» были благоприятны. Запросили мнение управляющего трестом. Тот, давно желая избавиться от Птицына и не видя для этого другой возможности, кроме выдвижения, дал самую хорошую характеристику. Птицына вызвали в Москву. Руководству наркомата он понравился своей скромностью, и его назначили заместителем начальника главка.
Птицын глазам своим не поверил, получив приказ наркома. Но вскоре успокоился и стал трезво смотреть на жизнь: попав после окончания курсов в счастливую струю, влекомый ею, он быстро возносился все выше и выше. Нужно было, пока не поздно, пускать поглубже корни в московскую землю, чтобы житейские бури не могли больше оторвать от нее.
Одно обстоятельство беспокоило главного инженера треста — неопределенность его отношений со своей секретаршей. Птицын все еще официально числился холостяком, и многочисленные, но скоротечные романы не сковывали его свободы… Не повезло ему с секретаршей: она угрожала разоблачительными заявлениями в райком партии. Однако выход, хотя и не самый желательный, нашелся. Боясь и борясь за свою феерическую карьеру, Птицын сдался перед настойчивостью женщины. Незадолго до переезда он женился. А приехав в Москву семейным человеком, получил квартиру и по настоянию оборотистой жены сразу принялся за строительство дачи.
Незаметно пролетело семь лет, спокойно прожитых за крепкой спиной начальника главка Шахова. Звезда Птицына поднялась еще выше. Она достигла зенита в ту пору, когда Шахов уехал в длительную заграничную командировку. Птицына как заместителя механически назначили начальником главка.
После возвращения Шахова из-за границы Птицын долгое время побаивался, что его попросят на прежнее место, которое он предусмотрительно держал вакантным. К его счастью, все обошлось благополучно. Шахов стал заместителем министра.
Вот тогда-то Птицын и вытребовал к себе Северцева. Нужна была рабочая лошадка. Так судьба свела их второй раз…
— За дружбу! — предложил Птицын и, чокнувшись с гостем, быстро опрокинул рюмку в рот, после чего крякнул и от удовольствия зажмурил глазки.
— А тебе как сердечнику коньяк не повредит?
— Мартель, ей-богу, настоящий мартель… — причмокнув, сказал Птицын. А когда вопрос Северцева дошел до его сознания сквозь некую препону, порожденную состоянием блаженной неги, добавил: — По части сердца знай: оно у меня не от вина болит. А от нашей свистопляски. — И Птицын неторопливо снова наполнил рюмки.
— Это ты о чем?
— Видишь ли, я уже десять лет как самостоятельно изучаю марксизм, но лучше всего усвоил одну диалектическую истину: все течет и изменяется. — Птицын натужно засмеялся и опрокинул в рот вторую рюмку. Кивнув головой на портрет генералиссимуса, висевший над креслом, он продолжал: — Не стало его, и начались бесконечные реорганизации. То сливали министерства, потом разливали, теперь аппарат сокращать начали, главки ликвидируем… Разрушаем, брат, то, что создавали десятилетиями, — последовало мрачное заключение.
— А может, наоборот, оздоровляем: лечим аппарат от ожирения? — подверг сомнению Северцев столь безапелляционное резюме.
— Ха! Оздоровляем… А если жирком окажешься ты?
Вошла вперевалочку Серафима Валентиновна с охапкой мелко наколотых дров, разожгла камин. Языки пламени дружно лизали сухие поленья, в комнате сразу потеплело.
Хозяйка принесла вазу с яблоками, бесшумно поставила на стол и опять исчезла.
— У меня есть точные сведения, что наш проект штатов объединенного главка не будет утвержден. Сократят на сто человек. Вместо пяти заместителей начальника главка оставят одного. Сообщение точное: сверху, — Птицын многозначительно кивнул на потолок.
В главке поговаривали, что источником его информации «сверху» обычно была секретарша министра, близкая знакомая Серафимы Валентиновны. Так или иначе, это было секретом Птицына. Многие верили в его особые связи с высшими сферами.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Северцев, подкидывая в камин суковатое поленце.
— Это, как говорится, не суть важно. Важно, что знаю. Завтра в этом убедишься и ты… Что намерен делать? — в упор глядя на гостя, спросил Птицын.
— Я не понимаю твоего вопроса, — помедлив, ответил тот.
Птицын деланно рассмеялся:
— Хитришь, дружище… — Подняв рюмку и полюбовавшись игрой света в темной золотистой влаге, он продолжал: — Послушай, Миша, хочу как бывший актер продекламировать стихотворение, которое прямо касается нас с тобой…