— Вот и славно, что все в сборе. Не придется вас по одному искать.
— А что случилось, товарищ капитан? — спросил Николай.
— Да уже не товарищ я вам. Сдайте оружие, гражданин Сазонов. Вы арестованы за контрреволюционную деятельность и за связь с белобандитами и террористами. Ну и остальные тоже как члены банды и пособники.
— Может, все же объясните? — Николай спокойно расстегивал портупею.
— Ну отчего же не объяснить, объясню, хотя и не обязан. — Капитан с усмешкой посмотрел на своего бывшего подчиненного. — Твой родственничек, являясь связником банды, приютил у себя раненого белобандита и террориста, а ты этому потворствовал и помогал в контрреволюционной деятельности. Хорошо, что есть еще у нас преданные делу революции люди, которые и сообщили об укрывающемся здесь неизвестном.
— Но это же бред. Этот человек, — Николай кивнул в мою сторону, — сын боевого товарища Федора Тимофеевича, с которым он громил басмачей.
— А документы у этого человека имеются? — Капитан явно издевался. — Вот то-то и оно. Так что разберемся, а пока давайте без глупостей. Да, а где сестрица твоя? Ее тоже надо бы задержать и допросить как следует. — При этих словах лоснящаяся рожа капитана растянулась в глумливой улыбке.
— Сестру не трогай, — прошипел Николай, исподлобья глядя на своего начальника, — с нами разбирайся как знаешь, а про нее забудь.
— Ну, это мы поглядим. Будете посговорчивее — и ее не тронем, а не будете вы — так, может, она посговорчивее будет. Ради братца-то. — Капитан заржал, довольный своей шуткой.
А у меня от этих слов буквально потемнело в глазах. Я лишь представил, что этот тянет свои жирные руки к Татьяне, и у меня, что называется, выбило пред охранители. Я ведь в частях КГБ не картошку чистил, а проходил реальную подготовку, хоть и не чета спецуре, но тоже кое-что умею.
Капитан сложился пополам и замер на земле в позе эмбриона. Краем глаза замечаю движение сбоку и ухожу в сторону. Выпад трехлинейки со штыком проходит мимо. Рукой чуть подправляю траекторию нападавшего, и он кубарем летит в одну сторону, а винтовка — в другую. Следующих двоих, не успевших среагировать, вырубаю двумя ударами, когда меня настигает окрик Николая.
— Михаил, прекрати!
Я чуть замешкался, обернувшись на него, и тут мне в лицо прилетел приклад винтовки от четвертого бойца. Яркая вспышка в мозгу — и темнота.
Сознание на этот раз включилось сразу, словно кто-то щелкнул тумблером «вкл.». Еще не открыв глаза, я услышал смутно знакомые голоса.
— Как думаешь, он оклемается? — спросил молодой голос.
— Да кто ж его знает. Танька говорила, что у него сотрясение мозга было, а тут еще прилетело. Семь дней уже в беспамятстве, и сколько так пролежит, непонятно. Одно хорошо, на допросы его не таскают.
— Это да, повезло. Сволочь Зимин ему не простит. До сих пор, гад, боком ходит. Здорово его Мишка припечатал.
— Здорово-то здорово, но что дальше будет?
— А хрен его знает, дядя Федя. Зимин может под любую статью подвести, а уж под контрреволюционную — так запросто. Эх, жаль, я не успел рапорт отправить. Там про его делишки все подробно описано… — Молодой голос вздохнул. — Как там Танька? Волнуюсь я за нее.
— Не ты один волнуешься, — было слышно, как старый вздохнул, — но думается мне, что ее не арестовали, иначе эта сволочь уже этим на нас давил бы.
В мозгу у меня что-то щелкнуло от имени Татьяны, и я вспомнил, кто я и где я, вернее, в когда я. И голоса обрели свои имена. Во рту запершило, и я захрипел сухим горлом.
— Ты погляди, очнулся, — с некоторым удивлением, но и с облегчением воскликнул Федор Тимофеевич. — Погодь-ка, парень, я тебе попить дам.
Моих губ коснулся край металлической кружки, и я жадно глотнул живительную влагу. Ощущение наждачной бумаги в горле прошло, и разгорающийся внутри пожар удалось унять.
— Давно мы здесь? — спросил я, утолив жажду.
— Да, почитай, неделю уж. — Федор Тимофеевич помог мне сесть. — Нас-то с Колькой каждый день на допросы тягают, все бумаги подписать заставляют. Да только хрен вот им. Я басмачей не боялся, а эту сволоту и тем более не испугаюсь. А теперь и за тебя возьмутся. Так что даже и не знаешь, радоваться тому, что ты очнулся, или горевать. Эта сволота Зимин тебе житья не даст, замордует. Ты его так приложил, что он чуть калекой не стал. И где только так драться научился.