— Я не должен выбирать молчание, но предпочитаю выбрать его, а не ложь.
— Всем известно, что благородные люди иногда оказываются вне закона, но тень их от этого не делается меньше, — сказал хозяин постоялого двора, второе по значимости лицо в деревушке после начальника, поскольку зимой его постоялый двор для всего домена представляет нечто вроде клуба или салона.
— Один человек может быть объявлен вне закона в Кархиде, а другой — в Оргорейне, — сказал Эстравен.
— Это правда. И с одним это сделает его собственный клан, а с другим так поступит король в Эргенранге.
— Король не укорачивает ничьей тени, хотя и может попытаться сделать это, — заметил Эстравен, и хозяину постоялого двора это высказывание понравилось. Если бы Эстравена изгнал его собственный клан, он был бы фигурой подозрительной, не внушающей доверия, а неудовольствие короля не имело никакого значения. Что же касается меня, то я был явно чужестранцем, следовательно, тем самым изгнанником из Оргорейна, что говорило только в мою пользу.
До самого конца нашего пребывания в Куркурасте мы так и не открыли нашим гостеприимным хозяевам своих имен. Эстравену очень не хотелось пользоваться фальшивыми именами, а назвать наши настоящие было небезопасно. Даже самое обычное обращение к Эстравену было преступлением, не говоря уже о том, чтобы принимать его под своей крышей, кормить и одевать, как сделали эти люди. Даже в этой далекой деревушке на побережье залива Гутен было радио, и они не могли бы в свое оправдание ссылаться на то, что им неизвестно о существовании указа об изгнании государственного преступника, разжалованного премьер-министра Кархида Эстравена. Только истинное незнание касательно личности гостя могло служить им оправданием. Эстравен успел позаботиться об их безопасности прежде, чем мне пришла в голову мысль об этом. На третий день вечером он пришел ко мне в комнату, чтобы обсудить наши дальнейшие действия.
Кархидская деревушка немного похожа на замок, средневековый замок на моей Земле, потому что в ней нет отдельных частных домов. Однако в высоких и просторных старых домах очагов торгового дома, совместного домена (в Куркурасте не было господина) и внешнего очага, наружного дома, каждый из пятисот жителей деревушки мог найти для себя спокойное место и даже уединение в одной из комнат, расположенных вдоль длинных коридоров за стенами почти метровой толщины. Нам были предоставлены две отдельные комнаты на верхнем этаже очага. Я сидел в своей комнате у огня, маленького, яркого, остро пахнущего огня, в котором пылал торф из болот Шанши, в комнату вошел Эстравен.
— Нам нужно уходить отсюда, Генри, — сказал он.
Я как сейчас вижу его, стоящего посреди полутемной комнаты и освещаемого только светом пламени, пылающего в камине. Он был босиком и без рубашки, и на нем были только широкие меховые штаны, которые он получил от начальника деревушки. В своих домах, где уютно и, как им кажется, тепло, кархидцы обычно ходят полуодетыми или же вовсе нагими. За время нашего путешествия Эстравен утратил всю свою гладкую, приземистую полноту, типичную для строения их тела. Он исхудал и весь был покрыт шрамами и рубцами, а лицо его было так обожжено морозом, будто обуглено. Он был темным, жестким и в то же время каким-то почти нереальным в этом колеблющемся неспокойном освещении.
— Куда? — спросил я.
— Думаю, что на юг и на запад. К границе. Сейчас самое главное — найти мощную передающую радиостанцию. Потом мне надо будет найти укрытие или на какое-то время вернуться в Оргорейн, чтобы не навлечь наказания на тех людей, которые нам здесь помогли.
— Как ты собираешься попасть в Оргорейн?
— Так же, как и раньше, просто перейду границу. Орготы ничего не имеют против меня.
— А где можно найти передатчик?
— Не ближе, чем в Сассинот. Я поморщился. Он улыбнулся.
— А нет ли где-нибудь поближе?
— Это всего двести тридцать километров. Мы прошли гораздо больше и в гораздо более плохих условиях. А здесь всюду есть дороги. Люди нам помогут, подвезут на санях с мотором.
Я согласился, но был угнетен возникшей необходимостью в еще одном этапе нашего зимнего путешествия, да еще на этот раз не к месту убежища, а опять к этой проклятой границе, где Эстравен снова вернется в положение изгнанника, оставив меня одного. Я размышлял над этим какое-то время и наконец сказал: