Я уселся на мешок с балластом в темном, пронизываемом ветром порту. Море глухо ударяло в сваи пристани, рыбацкие лодки раскачивались на причальных канатах, в конце длинного помоста горел фонарь. Я смотрел, завороженный его светом, еще дальше, в укрывающую море тьму. Некоторые люди немедленно начинают сопротивляться новой опасности. Я — нет. Мой дар — эту опасность предвидеть заранее. Перед лицом непосредственной, сиюминутной опасности я глупею и плюхаюсь на мешок с песком, размышляя над тем, может ли человек добраться до Оргорейна вплавь.
В заливе Чарисун лед сошел месяц или два тому назад, наверное, какое-то время можно провести в такой воде без риска для жизни. До орготского берега — около двухсот километров. Плавать я не умею. Когда я перевел свой взгляд от моря на улицы Кусебена, я понял, что пытаюсь отыскать на них Эше, потому что втайне я надеялся, что он все-таки идет за мной следом. Острое чувство стыда вырвало меня из оцепенения. Я снова готов был действовать и размышлять.
У меня были на выбор два варианта: подкуп или насилие, если бы я пытался как-нибудь использовать рыбака, который по-прежнему возился со своей лодкой в нижнем доке. Испорченный мотор скорее всего не стоил ни того, ни другого. Еще остается кража. Однако, чтобы обеспечить сохранность лодок, несомненно, предпринимаются какие-то меры предосторожности. Нужно обойти или как-то проникнуть за ограждение, запустить мотор, вывести лодку из дока при неверном свете фонаря с пристани и плыть в Оргорейн, причем, мне до этого времени никогда не приходилось управлять моторной лодкой… Мне это предприятие показалось неумным и отчаянным. Я никогда в жизни не имел дела с моторными лодками, только ходил на веслах по озеру Ледяная Нога в Керме. Весельная лодка привязана в наружном доке между двумя катерами. Едва я успел ее увидеть, как она уже стала моей. Я побежал по освещенному помосту, прыгнул в лодку, отвязал причальный канат, вставил весла в уключины и выплыл в неспокойные воды залива, где отблески огня скользили и рассыпались на поверхности темной воды. Когда я отплыл уже довольно далеко, на минуту мне пришлось перестать грести, чтобы поправить одну из уключин, которая плохо поворачивалась, а грести мне предстояло немало. (Правда, я надеялся, что на следующий день меня подберет какая-нибудь орготская лодка — либо патрульная, либо рыбацкая.) Наклоняясь над уключиной, я почувствовал во всем теле сильную слабость. Мне показалось, что я сейчас потеряю сознание, и я бессильно опустился на скамейку. Меня охватил приступ страха, а если честно — трусости. Я не знал до сих пор, что трусость такой невыносимой тяжестью ощущается в животе. Я поднял глаза и увидел на самом конце помоста две маленькие фигурки, похожие на две черные подпрыгивающие черточки в далеком электрическом свете, за темным поблескивающим пространством воды, и начал подозревать, что охвативший меня паралич был результатом не столько страха, сколько применения акустического оружия на большом расстоянии.
Я видел, что один из этих людей держит в руках дутыш, старинное оружие, и если бы полночь уже миновала, он бы, несомненно, его использовал и убил меня, но дутыш производит при стрельбе слишком много шума, а это могло бы потребовать разъяснений. Поэтому они воспользовались инфразвуковым оружием. Если это оружие настроить на парализующий выстрел, то его резонансное поле может оказывать свое воздействие на расстоянии не более чем тридцать метров. Я не знаю, на какое расстояние распространяется действие этого оружия, если оно будет настроено на смертельный выстрел, но, по-видимому, я еще находился в его пределах, потому что я лежал, скорчившись, как новорожденный в желудочной колике. Мне трудно было дышать, по всей вероятности, ослабленное расстоянием акустическое поле поразило меня в грудь. Поскольку мои преследователи в любую минуту могли отправиться в погоню на моторной лодке, чтобы меня прикончить, у меня не было уже ни единой лишней минуты для того, чтобы корчиться над веслами и хватать воздух ртом жадно, как рыба, выброшенная на песок. За моей спиной, перед носом лодки, лежала тьма, и в эту тьму я должен был плыть. Я греб бесчувственными руками, глядя на свои ладони, чтобы убедиться в том, что все-таки держу в руках рукоятки весел. Ладонями я этого не чувствовал. Так я выплыл в неспокойные воды залива, в холодную темноту. Здесь мне пришлось перестать грести. С каждым рывком я все больше терял чувствительность в руках. Сердце сбивалось с ритма, а легкие разучились набирать воздух. Я пытался грести, но не был уверен в том, что мои руки слушаются меня. Я пробовал втащить весла в лодку, но у меня ничего из этого не вышло. Когда прожектор патрульной лодки нашарил меня в темноте ночи, как снежинку на черной саже, я не в силах был даже отвести взгляд от его света.