— А знаете, у вашей Моти тоже, говорят, дела покачнулись, — сообщил Забава, испытывая удовольствие от чужих бед. — Вы тоже, наверно, кое-чем снабжали ее?.. Начнут прощупывать, — она, пожалуй, и вас вспомнит.
— Мне давать нечего, я человек бедный, — вспылил Мартын, стараясь хоть этим доказать свою непричастность к воровству и Мотиной спекуляции.
— Ну как это? — не поверил Забава. — Небось, взаимно?.. Приказчик, с коим она стакнулась, в почете, — ему, волей-неволей, скидку дадут. Она — женщина, мол, несознательная, — с нее тоже взятки гладки. А на вас, как пить дать, отыграются по требованию момента. И вполне естественно, законно.
Похоже, был рад он увидеть чужую гибель, и это взбесило Мартына:
— Закон штыком писан, — выпалил он бесстрашно. — Когда во власть всходили, — так и землю, и хлеб, и кожаные сапоги, и свободу-равенство мне обещали, а теперь… «отыграются»… А ведь мир не того хотел.
Было не трудно определить, что пьян мужик не от вина. Что-то еще произошло с ним, но что именно? — Иван пока не угадывал.
— Какой? — насторожился Забава, играя плоскими пальцами по столу и незаметно следя за прежним своим сожителем.
— А такой… Ты не живал с ним, видно, — вот и не знаешь, каково ему дышится.
— Жил… и удивляюсь, — начинал сердиться и парикмахер. — На вас удивляюсь: провинность вашу оставили без последствия, хотя могли бы гаечку подвернуть плотнее… должность вам дали спокойную… Чаще всего надо, несытая душа?
— …а больше того отняли! — обнажил Мартын свою душу.
— Во-он что?.. Вы все еще старую песню поете, а люди, между прочим, сложили новую. С песнями работают.
— Чужая песня горю не облегченье… Мы уж свое отпели. Песню, ее не приневолишь: она из души сама собой родится, — говорил он с упрямством и слепотой помраченного, совсем не предвидя опасности, которая грозила с другой стороны и была к нему все ближе.
Иван помрачнел. Глаза его, скорее злые, чем равнодушные к участи Мокроусова, в последний раз обшарили пустую темную стену, где висела одежда жильца.
Мартын молчал, тяготясь его присутствием, но прогнать, как Макара Подшибихина, не мог… Бритая голова гостя и его покатые сильные плечи огромной тенью качнулись на стене, — Иван поднялся и, потирая ладони, точно было ему зябко, шагнул к двери.
— Посмотрю я на вас: нестоющий вы человек, навоз истории, извините за выражение. Брюзга, жадный собственник… ничем вы не довольны, — говорил он с презрением, опять называя его на «вы», чтоб подчеркнуть то большое расстояние, на которое разошлись, они с тех пор. — Даже событиями не интересуетесь!.. а народ давеча так и валит… кое-кто свои дела побросал… Пойду, не запоздать бы… А за землянку я хотел бы с вас получить кое-что… Деньги — то есть, что ли?.. Нет?.. Ну, я зайду как-нибудь после…
ГЛАВА III
Иван выигрывает вторично
Часом позже оглядывал эти стены и сам жилец, перед тем как покинуть их навсегда. Дорожная легкая сумка висела у него за плечами, лампа уже догорала. Изрезанный в исступлении матрац сполз одним углом с нар, и пыль от взбудораженного мочала еще не улеглась в землянке.
Он вышел, постоял у двери, чтобы прислушаться к звукам ночи, унять в себе зябкую дрожь и решить в последний раз — бежать ли ему со стройки?.. Но тут обнаружилось, к удивлению его, что самой опасной дорогой оказывалась именно та, которую себе избрал. Он успеет нынче скрыться, но завтра же утром непременно обнаружат его исчезновение, пошлют на розыски, и этот непредвиденный, тайный побег явится убийственной уликой.
Тут его обостренный слух различил неторопливые шаги. Мокроусов прислушался, припав к щели, — во тьме не видно было человека, случайно проходившего мимо его землянки…
Мартын снял с плеч котомку, опростал ее и, разложив вещи по своим местам, принялся за матрац, — пришлось перевернуть его другой, цельной, неизрезанной стороной вверх. Беглец оставался жить здесь и дальше, но уже единственной целью этой жизни стало теперь совсем другое.
Надеясь только на собственную хитрость, он вступал в единоборство с миром, который обозревал нынче днем, и все почему-то мерещилось, что он, если не поторопится, то ничего не успеет сделать.
В этот же вечер, необыкновенно темный и ветреный, словно овчинами закутано было небо, — и произошла первая его вылазка…
В землянках уже спали; пробираясь пустырем, он никого не встретил по дороге к клубу, где происходил суд, но, дойдя до крыльца, столкнулся с Харитоном.
Наслушавшись вдоволь, старик направлялся к себе в палатку, а узнав Мартына, остановился: поговорить он любил всегда… Он тут же сообщил, что в зале такая теснотища — не пролезть; что выездному показательному суду следует хорошенько проучить «гаражных мошенников» и что сами строители требуют жестких мер, дабы неповадно было другим.