— Милый! — схватил он за рукав Авдентова. — Поимей сочувствие… пропадаю! Нехватка людей, дожди и прочие смертные грехи висят на моей душе. Ну будь другом: укради у себя одну бригаду и отдай мне. Отплачу на том свете… На, закури хоть… Пряник бы дал, да нет… С горя, гляди того, запьешь.
— А сколько надо тебе? — спросил Авдентов, дивясь, что даже такое горячее беспокойное время не меняет его характера.
— Немного надо… пустяк для тебя, — улыбался тот, оглаживая бороду, точно собирался заломить то, что не даст Авдентов. — Двадцать пять человек… а может, и тридцать подбросишь?
— Много. У меня тоже двадцать процентов невыполнения.
— Ничего, тебе проще: ты на сухом месте воюешь, а у меня ведь река под боком… Давай сладимся, а? У меня даже нервы поскрипывают… словно кто нитки намотал на руку и рвет… Выручи.
…И они сладились, предупредив об этом Дынникова, который подъехал вскоре.
Потом перебросили в гавань бригаду Насти Гороховой и Варвары Казанцевой. Несколько дней в клубе по вечерам созывались собрания, в результате чего записалось много добровольцев, особенно из молодежи — ходить на выгрузку во вторую смену… Так и бригада Петьки Радаева опять появилась в гавани, получив вскоре кличку «аварийные коммунары».
Начальник гавани хотя и был дружен с Авдентовым, зацапал этих людей к себе и не пускал больше месяца, а Дынников, довольный тем, что гавань постепенно выходила из полосы прорывов, поддерживал его.
ГЛАВА VII
Этюды пессимизма
— Да-а, прежних заслуг не помнят, Га-айтсман. Мне вас жа-алко, — говорил ему Штальмер, кивая сочувственно. — Я много думаю о вас… и вообще. Я — культурный человек — не понимаю, почему вы молча подчиняетесь всему, что несправедливо? Это атрофия воли! Все равно, вы не сможете быть смирным слишком долго: не такова жизнь. Она требует войны. Колыванов и Дынников перешагнули через вас, не оглянулись и идут себе дальше. Почему вы предоставляете им расправляться с вами, как им вздумается?
— Я не могу вернуться в партию, даже став на колени, — весь передернулся Гайтсман, и кресло скрипнуло под ним.
— Надо попробовать еще раз… не сейчас, конечно… это невозможно!.. а потом, когда сотрутся острые углы. На войне все быстро меняется, и у нас могут произойти перемены.
Он сделал паузу и глядел в запушенное снегом окно, откуда виднелись соседние дачи. Густые хлопья падали за окном на перила балкона, под белой бахромой недвижно повисали ветви сосен.
Балкон был пуст и неприветлив. Почти безлюдна Стрижова роща, где разместились семьями и в одиночку в таких же коттеджах иностранные инженеры, кому не хватило места в американском поселке, и к каждой даче вела своя дорожка со стороны шоссе.
Дача Штальмера приютилась в средине рощи; была просторна и тепла, защищенная частыми высокими соснами от резких ветров, скрещивающихся на этой равнине. Здесь было тихо, спокойно.
В ленивое теченье дня врывались только отдаленные гудки паровозов на стройке да гул поездов, изредка проносившихся мимо дач, за лесом.
Штальмер тут жил одиноко — сорокалетний холостяк, не успевший пустить корней в плодливую землю. Ему недоставало только женщины.
Впрочем, когда приходил Гайтсман, всегда бросался ему в глаза строгий порядок в комнатах, и, скорее всего, чьими-то женскими руками поддерживалась эта чистота.
Гайтсман приходил сюда в назначенный час и, может быть, поэтому ни раньше, ни сегодня не встречал здесь ни женщины, ни гостя.
Всякое слово, произнесенное в этих стенах, не проникало наружу, и Гайтсман приносил сюда свою застарелую обиду, неугасимую ненависть и тяжелые размышления. Кресло, стоявшее всегда у окна перед балконом, стало привычным его местом.
Опустив нервные руки между колен, Гайтсман сидел, наклонившись низко, и голова, налитая тяжестью, висела точно созревший плод.
Потом Гайтсман медленно выпрямился. Инженер скользнул по его лицу взглядом, и нечто похожее на улыбку заметил Гайтсман:
— Мое окно выходит на запад, и мне многое видно отсюда… Смотрите, Гайтсман, туда… Некоторым, кто был одинаковых мыслей с вами, удалось вернуться в партию… О, я понимаю, что привело их! Логика, тактика борьбы, от которой не отказывался и не откажется Троцкий. Они остались верны ему.