Большая толпа людей, вытянувшись по дороге, шла медленно и тихо, и звуки оркестра, то рыдающие, то сурово торжественные, сопровождали ее движение…
Слава человеку, трудившемуся на земле, слава народу, рожденному великим, слава земле необъятной, где вечно продолжается жизнь!..
Часть шестая
ГЛАВА I
Первое столкновение
Программа цеха была вначале невелика и росла постепенно, но целых шесть месяцев не справлялись с нею. Было достаточно больших и малых причин, чтобы лихорадило не только литейку, но и весь завод, вступавший в полосу освоения.
Построить корпуса на голом месте оказывалось проще, нежели сделать хоть одну машину из собственных деталей. Автомобиль рождался одновременно во всех цехах, готовые детали — каждая своей дорогой — бесконечным потоком двигались к месту сборки, задержка одной из них разрушала всю систему.
Прежних строителей, в большинстве пришедших из деревень (их было здесь пятнадцать тысяч), поставили к станкам. От них требовалось умение мастера и совершенное знание технолога. От простых привычных понятий: сутки, аршин, пуд, — которые теперь уже не годились, — лежал путь к новым непривычным понятиям: секунда, миллиграмм, сотая доля миллиметра, которые внедрял завод.
Пока рабочие не научились чувствовать эти малые величины, с конвейера машина не шла. В неопытных еще руках ломались импортные станки, сгорали моторы, готовые детали не выдерживали испытаний.
В литейке — основном заготовителе для всех цехов — долго не удавалось получить металл годной марки, а страна торопила с выдачей литья, потому что хотела быть независимой, и уже сокращала ввоз металла и готовых изделий.
Инженеры изучали опыт других отечественных заводов, каждый цех превращался в лабораторию.
Зноевский и Авдентов всячески меняли режим печей, пропорции примесей, но литье не годилось. В отлитых блоках — самой ответственной части мотора — зияли раковины в различных местах… Не следовало даже выпускать их из литейки, требовалось возвращать обратно в переплавку, но Штальмер упрямо гнал их на обточные станы. Литье оказывалось таким твердым, что не поддавалось сверлам — они ломались. Большинство блоков даже и не доходило до сверловочных станков: их браковали на первой, второй операции; немногие прорывались дальше, но их браковали на контрольном пункте. Здесь их метили мелком как брак и складывали на землю клетками.
Эти бурые шероховатые штуки напоминали чем-то бруски прессованного торфа и, действительно, годились только в печь… За ними приходили автокары с прицепками, забирали их и увозили обратно к вагранкам. Драгоценный металл испорчен, время потрачено впустую!..
Штальмер вступил на путь изобретательства и открытий, подталкивал к тому же и других, предупредив Дынникова, что результаты, возможно, скажутся не скоро. Ему до поры верили, помогали, как и всякому человеку, кто пробовал силы на новом поприще.
Он ратовал за то, чтоб проложить свои дороги, минуя все, что добыто в металлургии капиталистических стран, особенно в Америке, и кричал: «Надо идти в атаку!»
Зноевский назвал эту дорогу самой ухабистой, длинной и бесплодной. Мистер Брайсон перед отъездом на родину целиком подтверждал правоту Зноевского, но не настаивал, ибо миссия его уже считалась законченной. С ним вместе и несколько позже уехало много иностранцев, освободив место тем, кто у них учился.
Авдентов дал четыре плавки, и все оказалось браком. У Штальмера из пяти годилась лишь одна, блоки дошли только до третьей операции, но этот маленький успех он счел победой и скоро ушел по болезни в отпуск.
Получив обширные права начальника литейной, Зноевский положил на штурвал обе руки, и судно продолжало крениться то в одну, то в другую сторону, хотя самый курс был, кажется, верен.
И вдруг, к немалой досаде Авдентова, Степан Аркадьевич оставил его одного у печей, а сам целую неделю выискивал дома спасительное рецепты в тетрадях и книгах, привезенных из Ривер-Руж. Уже без него Михаил сделал две плавки, и особенно неудачной была вторая.
Измотанный, похудевший точно после болезни, с потемневшим лицом, покрытым сажей и пылью, он притащился к Зноевскому в одиннадцать ночи, чтобы доложить ему о своем поражении.
Оказывается, его дружок сидел в теплой ванне, с английской книжкой в руках, и был почему-то неизъяснимо весел:
— А-а, Михаил!.. проходи сюда. Мы — в ванне и потому в «неглиже Адама». Извини за нескромный костюм.
— Ну как тебе не стыдно! — прямо с ходу набросился на него Авдентов, и что-то неукротимо злое было в его напоре. — Штальмер «заболел», чтобы не быть в ответе, а новый начальник не ходит в цех. Раненько обюрократился!..