За все это время Штальмеру не удалось ничего изобрести нового в литейном деле, его старанья были бесплодны. Так, с пустыми руками, он и пришел на собрание литейщиков, наиболее шумное и многолюдное из всех, какие были прежде. Он все еще был в отпуску и пришел сюда скорее всего за тем, чтобы посмотреть, как тонет его преемник, которому тоже не удалось добиться больших побед, а незначительное продвижение вперед Зноевского и Авдентова он расценил как неудачи.
— Ваши эксперименты, Степан Аркадьевич, слишком дорого обходятся заводу. Вы хотите нагнать Америку, а плететесь черепашьим шагом, — сказал он, выступив в прениях.
Степан крикнул ему на это:
— Тогда скажите нам о новых своих открытиях!.. Мы воспользуемся ими и будем благодарны. Научите нас!
— Надо искать, — в сторону вильнул Штальмер. — Вы очень настойчивы и решительны, это похвально. Но ведь немного нужно смелости и таланта, чтобы плестись в хвосте. Что такое технология Форда?.. Она выросла на базе всей американской техники, а у вас, в Советской стране, другая основа, отличная от них земля, иной металл. Наконец, — черт возьми! — у нас и природа другая, чем у Форда в Ривер-Руж!
Зноевский встал и возразил спокойно:
— Штальмер, вы говорите глупости! Вы скоро будете доказывать нам, что все законы физики, химии и технологии металла мы должны заменить новыми, своими?.. А расскажите тогда, как вы понимаете задачи освоения передовой капиталистической техники?.. Вы что-то свое хотите противопоставить лозунгу партии… Я догадываюсь: целый ряд головокружительных открытий, изобретений сразу освободит нас от главной обязанности — овладеть опытом столетий, — то есть, тем, без чего немыслимо наше движение вперед.
Спор разгорался, в него включались все новые и новые люди — технологи, инженеры, члены райкома партии и комсомола, — мужчины, женщины, девушки, практиканты, изобретатели, — и, к удивлению своему, Зноевский видел, что многие из молодых идут не за ним, а за Штальмером. Даже выступление Дынникова образумило не всех.
После первого столкновения Штальмера со своим заместителем, минуло несколько дней: и Зноевскому пришлось вторично объясняться с ним: как-то в одном разговоре, вышучивая Зноевского, Штальмер обронил фразу:
— Он очень энергичен, влюблен в Америку. Но, право же, могут подумать, что он — представитель фирмы «Остин и компания», которая… платит ему за это.
Степану передали все до слова, и, взвесив возможные последствия, он счел за лучшее сейчас же оградить себя от дальнейших интриг.
Как только Штальмер появился в цехе, он при Авдентове, которого тоже пригласил с собой, взял Штальмера под руку и повел на шихтовый двор, где было тише и мало людей. Здесь, у груды железного лома, можно было объясниться, не привлекая ничьего внимания.
— Я хочу говорить о «шутках», на которые вы напрасно растрачиваете свой талант, — сказал Зноевский.
— Не понимаю, — изумился Штальмер.
— Тут надо помнить, а не понимать. У вас отличная память, и я надеюсь, она не изменит вам сегодня.
Степан, напирал, восхищая Авдентова своей выдержкой и какой-то брайсоновской солидностью, но во взгляде прорывались ненависть и возмущение.
Штальмер извинился, что сейчас не имеет времени для разговора, а дело, очевидно, касается мелочных сплетен, в которых он не замешан. Но, чтобы «привести личные отношения в порядок», он просит Зноевского зайти к нему на квартиру, хоть завтра вечером. По-видимому, ему мешал третий… Но Авдентов не уходил.
— Я привел вас сюда не для того, чтобы уговориться о свидании, а узнать о том, что вы говорите обо мне на перекрестках. Я обращаюсь к вашей честности.
— Это зависит от нас обоих, — сказал Штальмер, не дослушав до конца. — И я думаю, чтобы благоразумно сделаете, если…
— …если поделюсь с вами тем, что «платит мне американская фирма»? — в упор спросил Зноевский, не страшась открытой ссоры. Штальмер инстинктивно оглянулся, — нет ли поблизости кого-нибудь еще, и это было очень странно.
Скрестив за спиной пальцы, Зноевский ждал. Только прямое признание и просьба извинить за «необдуманную шутку» могли спасти Штальмера — иначе начнется война, в которой могут проиграть оба. Но признание своей вины давалось Штальмеру трудно, вернее, он боялся этого признания, тем более, что дело происходило при свидетеле. Но и запираться было бессмысленно, потому что Зноевский грозил передать дело самому Колыванову.
— Да, я должен извиниться, — сдался наконец Штальмер, припертый к стене. — Я необдуманно пошутил. О нет! Сознаюсь честно, это была не намеренная шутка. Даю вам слово. Я прошу извинить меня… И давайте работать вместе… В нашем деле личные отношения слишком много значат, чтобы портить их сознательно… Вот и Михаил Иванович… у нас было кое-что… давайте помиримтесь и с вами. — И он первый протянул руку. — Я очень рад, что объяснились… За неудачи у меня тоже болит душа, и я иногда срываюсь…